Возвратный тоталитаризм. Том 2

Образец «советского человека» в период формирования и утверждения советской системы включал непременное представление о нем как о «человеке руководимом» (партией, правительством, властями всех уровней), но не контролирующем саму власть и свое руководство. Таким образом, принимался принцип асимметричности человеческой природы, повторяющий на свой лад более ранние традиционные воззрения сословного строя. Однако, в отличие от антропологических воззрений до-современного социума с его пониманием аскриптивной неизменности свойств сословного человека, советские представления о человеке допускали более мягкую трактовку природности социальных качеств и характеристик: идея классовости происхождения, хотя и не ушла далеко от сословно-иерархической антропологии, но все же категорически не отрицала возможностей «перековки» бывших или осознания ими «объективности» присоединения к пролетариату («граф» же или «пария» и в заключении оставались один «благородным графом», другой – «парией»). Тем самым неявно полагался принцип экстраординарности, то есть при необходимости человеческая природа могла пониматься очень широко, как чрезвычайно пластичная материя, не имеющая в самой себе каких-либо моральных, интеллектуальных и других ограничений. Ее можно назвать даже беспринципностью, бесхребетностью социального человека. Качества вменяемости, дееспособности, морали, ответственности и прочего (а значит, и норм соответствующих человеческих отношений) зависят от занимаемого индивидом социального статуса. Чем ниже социальное положение, тем чаще в качестве менее полноценного (или «более неполноценного», недееспособного) рассматривается индивид в структурах социальных взаимоотношений с другими партнерами, причем определяющей в институциональном плане оказывается установка на него самой власти: она определяет соответствующее отношение к нему других членов сообщества.

Далее, советский человек это – «новый человек», он не похож ни на тех людей, что были в прошлом, скажем – до революции, ни на тех, что населяют другие страны. Он – «особенный». Его главное отличие заключается в том, что это – человек «сознательный». Сознательность такого рода сводится к необходимости безропотно принимать требования начальства, при этом необязательно демонстрировать личную преданность власти («идеалам» «социализма» или «партии» и т. п.), но, как минимум, не выражать неодобрения общим мнениям, спускаемым сверху начальством и пропагандой. Это – человек, принимающий любую, в том числе возможную политику властей без открытого сопротивления[308]

. Это – человек, соглашающийся демонстрировать готовность к самопожертвованию ради «будущего страны», «Родины», «партии», «народа» и других идеологических субститутов руководства, но не потому, что он верит этим заклинаниям, а потому что он не считает нужным идти против течения. Он готов терпеть усиление нагрузки на производстве, соглашаться на низкую оплату труда, бедность, карточки, плохие жилищные условия, беспросветность своей жизни и жизни своих детей, поскольку не видит альтернатив этому порядку в настоящем и в будущем.

Следы реализации этого проекта (массовое усвоение подобных образцов, переработка их коллективным сознанием, адаптация к практике репрессивного и пропагандистского институционального воздействия, обживания прошлого опыта и его вытеснение) прослеживаются во множестве исследований нашего центра.

Трудности при интерпретации значимости этого образца (и неосознаваемой коллективной работы с ним) заключаются в том, что траектория эволюции тоталитарного режима совпадала или перекрещивалась с траекториями модернизации страны, частично подавляя процессы развития и усложнения социально-культурной системы, частично стимулируя их. Возникающие при этом своеобразные гибридные формы «традиционализирующей модернизации» создавали дополнительные сложности интерпретации, поскольку закрепление «современных» социальных отношений в повседневной жизни часто принимало вид традиционных, опознаваемых (пусть и «неправильно», «ложно») институтов (сохраняющихся, восстановленных и т. п.), и, наоборот, старые, иногда архаические и примитивные отношения всплывали под вывесками новых «институтов» и учреждений («президентского правления», «парламента», «независимых» СМИ, «частного предпринимательства», «религиозного возрождения», «возвращения к своим национальным традициям и ценностям» и пр.).

Разрывы в системах культурного воспроизводства