Впервые замужем. Рассказы

— Повожу, повожу, — скороговоркой, подражая матери, пообещала Настя. Обязательно повожу. Только мне надо сбегать на ферму. У меня там дела. Но я мигом вернусь. Я только скажу Фросе, чтобы она не сердилась, поскольку ко мне приехала тетя…

Настя зашла за печку и переоделась, но надела не то старенькое красное платье с белыми горошинами — видимо, оно было все-таки парадным, — а простую юбку и такую же, как у матери, малиново-бурую, вылинявшую от стирки кофточку.

Вернулась она с фермы не мигом, как обещала, а часа через два.

Нонна Павловна успела за это время хорошо вздремнуть и после сна опять умылась холодной колодезной водой. Она потребовала, чтобы племянница надела дареное платье. Но Настя запротестовала:

— Ну что это вдруг за воскресенье! Я возьму и выряжусь, а люди кругом работают…

И этими словами поставила тетку в несколько затруднительное положение.

Нонна Павловна все-таки решила не переодеваться соответственно будням. Она так и вышла на улицу, в чем приехала: в нарядном платье, в туфлях-лодочках, с красной лакированной сумкой на длинном ремне через плечо.

5

Улица, пыльная, ярко освещенная полуденным солнцем, вначале показалась пустынной. Но за углом, у магазина, толпились женщины.

— Поступила в продажу бязь, — голосом продавца сказала Настя.

Из распахнутых дверей магазина повеяло прохладой и запахло жестяными ведрами, мануфактурой и — сильнее всего — керосином.

Женщины с любопытством посмотрели на Нонну Павловну, но никто, видно, не узнал ее. Да и она тут тоже никого не знает. Прошли годы. Выросло много нового народу. Девчонки стали женщинами. Женщины стали старухами. Конечно, если остановиться у магазина, найдутся в толпе и знакомые.

Однако Нонна Павловна не остановилась. Ей хотелось пройти к реке. Но и у реки, где несколько парней смолили большую лодку, Нонну Павловну никто не узнал.

Только старик Жутеев, занятый ремонтом телеги, вдруг ахнул, увидев Нонну Павловну.

— Настя! Батюшки светы! А я гляжу: что это за актрыса ходит? Но потом сдогадался: да это ж Самокурова Настя…

— Здравствуй, Анисим Саввич, — принужденно сказала Нонна Павловна.

— Откуда же ты, Настя, явилась? — поинтересовался Жутеев.

И раньше, чем Нонна Павловна успела ответить, другой старик, сидевший за опрокинутой телегой, засмеялся:

— Как откуда? Наверно, из тех же ворот, откуда весь народ…

Этого другого старика Нонна Павловна тоже узнала. Это отец Филимона. Оказывается, он еще жив и такой же ехидно-насмешливый, как раньше. Может, он до сих пор обижается на нее за сына.

Нонна Павловна издали поздоровалась с ним, но заговорила только с Жутеевым:

— Приехала в отпуск. Навестить сестру.

— Видать, занимаешь должность, — оглядел ее Жутеев. — Предполагаешь, значит, отдохнуть на чистом воздухе? Значит, тянет в родные места?

— Как всех, — уклончиво ответила она. И неожиданно покраснела.

— Из Москвы приехала-то?

— Из Москвы.

— Ну-ну! — как бы поощрил ее старик Жутеев. — Это и нам любопытно, когда приезжают из Москвы. Расскажешь. Вечером придем к Филимону…

— Милости просим, — сказала Нонна Павловна и, отходя, подумала: «Интересно, что я ему буду рассказывать?»

Недалеко от берега, на взгорье, — большой дом, первый этаж каменный, второй бревенчатый.

— Это наш клуб. Недавно выстроили. После войны, — объяснила племянница.

Они вошли в полутемное, просторное помещение, увешанное плакатами, диаграммами, уставленное множеством скамей и стульев.

— Здесь мы танцуем, — показывала племянница. — Бывают постановки, доклады. В большинстве сами делаем постановки. У нас свой драмкружок…

Нонну Павловну нельзя было поразить ни клубом, ни драмкружком. Драмкружок был здесь и во времена ее юности. И она сама играла Липочку в пьесе «Свои люди — сочтемся». До сих пор помнит некоторые слова из этой пьесы. И режиссера помнит. Его звали Борис Григорьевич Вечерний. Он был отчего-то несчастный, служил на станции в Жухарях и, кроме того, ездил по деревням, ставил спектакли. Ему за это платили мукой и разными продуктами. Это он когда-то сказал Насте Самокуровой: «Вы с вашей красотой, мадонна, далеко пойдете. Только не продешевите вашу красоту».

— Да, клуб хороший, — вздохнула Нонна Павловна. И печальная тень вдруг легла на ее лицо, когда она выходила из клуба.

Племянница показывала ей издали другие здания.

— Вот наш новый телятник, — кивнула она на узкое, низкое и длинное строение с маленькими окошками. — Мама наша — телятница. Собиралась на выставку, да что-то не получилось. Район нас подвел…

Но Нонна Павловна почти не слушала племянницу. Какое-то неизъяснимое огорчение внезапно вступило в ее душу, и еще неясно было, откуда оно взялось.

Ей больше не хотелось ходить по деревне. Она остановилась на шатком мостике над протокой и, опершись на березовые неоструганные перила, задумалась о чем-то. Но племянница, не замечая настроения тетки, продолжала рассказывать о новшествах, возникших тут в последние годы.