Впервые замужем. Рассказы

— На картошке?

— Конечно, — чуть омрачилась Вера Тимофеевна. — Я сегодня ночью плохо спала. Все думала, как она там папиными длинными пальчиками с красивыми от природы ненаманикюренными ноготками выкапывает под дождем картошку…

— Но кто-то же должен выкапывать, если некому, — после долгой паузы сказал Мещеряков, чем-то как бы сконфуженный, как будто это он отправил дочку Веры Тимофеевны на картошку, а сам приехал вот сюда, в эту нарядную квартиру выпивать. — Ведь мы тоже в свое время… Я даже вспомнил недавно, как мы познакомились с тобой, кажется, на картошке…

— Нет, мы познакомились не тогда. Ты просто забыл. Мы познакомились еще в общежитии на Рождественке. Ты приходил там к одной. И Дукс тоже раза два, я помню, приходил тогда с тобой…

— Тоже к одной? — улыбнулся Мещеряков.

— Нет, правда, ты приходил к одной. Я даже помню к кому. Не хочу ее сейчас вспоминать. Но нравился ты нам всем, девчонкам. Я же была тогда моложе моей Ольги. И я просто обмирала, когда видела тебя. Было известно, что ты фронтовик. Ты тогда ходил еще в военной гимнастерке. И у тебя были нашивки за ранения. Говорили, что ты врывался с гранатой во вражеский дот. И у тебя есть боевой орден, но ты его почему-то не носил. Еще много про тебя говорили. Может быть, и преувеличивали. Но теперь уже время прошло и я могу сказать, что я была от тебя без ума. Да и не я одна…

Зазвонил телефон.

— Наверно, Инга, — вслух подумал Мещеряков. И спросил: — Ты сказала теще, что я здесь?

Вера Тимофеевна отрицательно помотала головой и, заговорщически приложив палец к губам, сняла трубку.

— Нет, нет, сейчас не могу. Часа через три — пожалуйста, — пообещала она кому-то в телефон. Потом, положив трубку, сказала Мещерякову: — Это Люда, Людмила Федоровна. Да ты ее знаешь. Тримешаева…

— Что-то не помню…

— Она одно время в общежитии жила со мной и с Ингой. Потом все разошлись в разные стороны. Теперь Людмила преподает, кандидат наук. И ей, вот видите, именно сейчас потребовался Плеханов. Третий том. Тут у Дукса, она знает, — пятитомник. Вообще-то хорошая женщина, но зануда…

— Ну, как ты сказала, бог с ней, — махнул рукой Мещеряков. Он поднял глаза и посмотрел на большой портрет Дукса, висевший между двух окон. Валентин тут, похоже, еще совсем молодой.

— Не очень. Это я сама его фотографировала незадолго. И потом дала увеличить. Я очень люблю этот портрет. Вот это выражение глаз…

— Совершенно железное…

— Да уж характерец был дай бог, — улыбнулась как-то загадочно Вера Тимофеевна. — Мы долго работали вместе. Он могуче помогал мне. И не подавлял, ни на минутку не подавлял, но, может быть, отчасти заслонял. Или я сама заслонялась. Уж не знаю, как сказать. Но теперь мне будет работать, наверное, свободнее. И в то же время — труднее. Я совершенно разучилась работать самостоятельно…

— Но у тебя же были свои труды. И по-моему — неплохие. Я видел в Хабаровске и потом, кажется, — в Челябинске.

— Это были не мои, — покраснела Вера Тимофеевна. И стала как бы моложе в этом внезапном девичьем румянце. — Это были в главном тоже его работы. Он был удивительно великодушен, как, может быть, все истинно талантливые люди…

— А ты уж чересчур, — поперхнулся Мещеряков. — Ты уж чересчур честная и щепетильная какая-то…

— Чересчур честными не бывают, — засмеялась Вера Тимофеевна. — А ты, я смотрю, почему-то ничего не ешь. Разве ты уже разлюбил треску? Ты же всегда любил…

— Что-то мне ничего не хочется. И как-то невесело. Странно, я сейчас думаю, мы вспоминаем нашу молодость. Отчего это?

— А я часто — и теперь все чаще — вспоминаю нашу молодость с удовольствием. И даже один случай, как я вывихнула ногу, я тоже вспоминаю как… как что-то светлое. Ты не помнишь, ты переносил меня через такую бурливую речку? Не помнишь, как она называлась?

— Рогожки.

— Правильно, правильно — Рогожки. Это по Курской. И там где-то близко деревня со смешным названием — Пузиково.

— Наверно, уже переменили название. У нас не любят смешных названий, усмехнулся Мещеряков. — Назвали как-нибудь сверхторжественно. Солнечное или Лучистое, как у нас любят…

В этот момент опять зазвонил телефон.

— Инга? — почему-то тревожно спросил Мещеряков, когда Вера Тимофеевна сняла трубку.

— Нет, нет, — сердито сказала в телефон Вера Тимофеевна. — Я же тебе объяснила, что я сейчас не могу. Я потом тебе скажу. Позвони, конечно, позвони, но, пожалуйста, позднее.

Вера Тимофеевна раздраженно положила трубку.

— Это опять Людмила. У нее, понимаешь, завтра, в десять — симпозиум. Ей надо освежить цитаты из Плеханова. Из третьего тома. До чего настырная. Кандидат наук…

— Ну бог с ней, — облегченно вздохнул Мещеряков. — А я подумал, что Инга…

— Инга же не знает, что ты здесь, — улыбнулась Вера Тимофеевна. — Ты что, боишься теперь, что позвонит Инга…

— Я ничего не боюсь, — смутился Мещеряков. — Но, конечно, было бы лучше…

— Что лучше?

— Ну, чтобы Инга знала, что я здесь. А то она будет беспокоиться…

— Хочешь, я снова позвоню. Или позвони сам.

— Да ладно, — махнул рукой Мещеряков. — Я скоро пойду домой. Тут, я не помню сейчас, какая ближайшая станция метро?