Врачеватель-2. Трагедия абсурда. Олигархическая сказка

Пока я шел, все время размышлял над тем, что довелось увидеть. Ведь, наверное, не зря мне пьесу показали? Хотя ну как все это воспринять? Не знаю. Не может же пьеса быть какой-то вставной челюстью во всей этой нашей странной истории, происходящей с нами? Ну должен в этом быть какой-то смысл? И что, наконец, за актеры, которые не пьют и в мгновение исчезают, будто бы и не существовали вовсе? Смотали удочки и, не сказав ни слова, слиняли на какую-то рыбалку… Таких актеров – не считая одеревеневших звезд – лично я, как Людкость говорила, в подлунном мире не встречал. Ну и потом, какой, к едрене фене, Тит Индустриевич Семипахов? Кто он такой? Он где печатался? Он где-то издавался? Нет, я конечно же не театрал, но о такой фамилии не слышал раньше никогда. Сковорода, опять же. Ну и откуда он здесь взялся? Хотя вот то, что материален, – это точно. Руку сжимает – будь здоров. Ну, видно, жилистый, хоть и худой, как жердь в ограде огородной. А взгляд его – когда в дверях остановил – мне не понравился. Какой-то не такой. Не тот, что был до этого. Короче говоря, кругом сплошная мистика, но доказательств никаких и никаких прямых улик, что деревушка явно не от «наших». Да ладно, тот же Бог не выдаст, а свинья не съест. Уверен, скоро разберемся.

Оказавшись во власти собственных размышлений, я и не заметил, как оказался на крыльце пресловутой бревенчатой японо-русской избы-якитории.

«Что, я уже дошел? Ну, надо же… Господи, Людкость, вдовушка ты моя разлюбезная! Я с этой грандиозной драматургией Тита Индустриевича Семипахова совсем о тебе позабыл, радость ты моя», – подумав об этом, спокойно прошел через пустынный зал якитории, а затем и через сени, и почему-то не наверх, а на задний двор… Действительно, в конце двора стояла баня, и я, подойдя к ней, заглянул вовнутрь в надежде увидеть там приводящую себя в порядок подругу дней моих суровых. Голубку, одним словом. Однако баня оказалась безлюдной, и Людмилы Георгиевны в ней не наблюдалось.

«Понятно. Меня, значит, отправила черте куда, а сама благополучно нежишься в постели. Ох, бабы вы, бабы! Ну до чего же вы все одинаковы. И до чего же вы мне понятны. Знаю я вас как облупленных, – улыбнувшись собственным мыслям и находясь при этом в довольно благодушном настроении, я, не торопясь, направился на второй этаж, стараясь не скрипеть ступеньками на лестнице. – Ну, вдовушка, кажется, на сей раз ты у меня все-таки получишь в наказание утренний здоровый секс, лентяйка!»

Кровать, где еще совсем недавно, как шемаханская царица, возлежала вдовушка, оказалась совершенно пустой. Цветастое одеяло – и это было видно – какое-то время назад было резко ею откинуто, после чего Людмила Георгиевна, по всей вероятности, цинично соскочила с кровати и, возможно даже одевшись, как говорится, была такова.

«Ах ты гадкая стерва! Ты меня, значит, спровадила, чтобы самой беспрепятственно отправиться на поиски своего покойного супруга?! Ну какая же ты, Людкость, сволочь! Какая же ты никчемная лживая тварь! В тебе ведь нету ничего святого… Встречу – клянусь, зарублю!»

Мне сразу на глаза попались оба наших походных рюкзака, как ни в чем не бывало стоящих на своих местах. Так и не распакованные и терпеливо ожидающие, когда же их наконец напялят на плечи и понесут в обратный путь, они смотрели на меня с немым укором, и, казалось, имей эти заплечные ребята язык, то что есть силы, как те рекламные щиты на Рублевке, заорали бы мне во всеуслышание:

«Забери ты нас отсюда! Мы здесь чужие. Ну нельзя нам в этом месте оставаться. Сделай нас в два раза легче, но, пожалуйста, только забери, иначе сгинем безвозвратно. Это все не наше! Нам здесь неуютно!»

Я подошел к одному из них и, вытащив прикрепленный к боковой стенке рюкзака топор, с ожесточением вонзил острие в деревянный стол, отчего, подобно вчерашним угрям, подпрыгнули недоеденные мною блины. Дикое отчаяние и непреодолимая бешеная злость упрямо боролись во мне, и я не знал, кто в этой схватке окажется победителем, кто возьмет верх.

Однако непонятно почему, но я еще при этом никак не мог отделаться от сильнейшего ощущения какой-то невероятной, абсолютно идиотской поэтической восторженности, охватившей меня с новой силой, как тогда, когда я сидел на крыльце якитории в одной ночной рубахе и умилялся ласковому солнцу и безоблачному небу. Эдакий, как бы сказал граф, «кисель с компотом» бурлил внутри меня вопреки логике, да и вообще всему здравому и разумному. Видимо, не что иное, как защитная реакция организма.

– Нет уж, дорогуша ты моя, не выйдет! Играть в прятки у тебя со мною не получится. Я тебе не пацан… А чего же мне при этом весело-то так? Чему так улыбаемся? Ишь, нашла дурака!.. Вот гадина! – Мне только лупы не хватало, а так я, как майор Пронин или Шерлок Холмс или, наконец, просто как последний идиот, из угла в угол носился по комнате, внимательно осматривая даже те щели, куда элементарно физически вдова пролезть не могла.