Возможно, многим может показаться, что наша странная история, по всем незыблемым канонам Голливуда, логично обрела счастливую концовку. Естественно, куда Америке без «happy end» – а?.. А вот куда России без любви? Память – уже история, любовь – всегда начало. Начало нового витка грядущих мук, страданий, радостей и наслаждений, печалей, откровений, грехов, несбывшихся надежд… И, наконец, как ты сама, природа, – лихая, необузданная тяга славянина вершить уже свершившееся, вдохновенно надрывая сердце от предвкушения любого продолжения, каким бы страшным иль смешным оно ни оказалось. Куда России без любви?
А напоследок нам, конечно же, хотелось бы сказать огромное спасибо той замечательной старушке, так неожиданно возникшей в дремучем девственном лесу, однако если вспомнить расположение планет на небе прошлой ночью, то можно смело утверждать: история на этом лишь берет свое начало. До встречи, господа!
Часть вторая
Глава первая
– Папуля, сколько можно спать? Еще минута – мы с тобою опоздаем. Ты только посмотри на это небо: ни облачка, ни дымки, – белокурый ангелочек настойчиво пытался разбудить Остроголова. Сидя на нем верхом, ребенок что есть силы теребил зеленую пижаму олигарха.
Пал Палыч смог с трудом открыть глаза. Тревожный сон его еще не отпустил.
– Лариска Пална, ты – жестокосердное создание! Отлично знаешь: есть всего один лишь день недели, когда могу я хоть немножечко поспать. А ты берешь и так несправедливо будишь. Скажи, ну и «пошто» я это заслужил?
– Папуля, я тебя люблю. Ты это тоже знаешь. А потому и в мыслях не имею права допустить, что можно взять да и проспать такую красоту.
– О, Боже праведный! Какую?
– Какую?! Папка, ты – балбес!.. Когда восходит солнце!
– И что с того, Лариска Пална? Оно восходит каждый день. Ну почему же именно сегодня? Скажи, за что в твоем лице ниспослано мне это наказание? Я спать хочу! И все готов отдать за тридцать семь минут в «нирвану погружения».
– Папулик, ты хитер, как лис. Нет. Хуже. Ты хитер, как росомаха. Ты просто тянешь время. А ну, немедленно «подъем»! И если ты сейчас не встанешь, я объявляю всем бойкот и долгосрочную крутую голодовку.
Ребенок подбежал к гардине, настежь растворив большое широченное окно.
– Папулик, милый, ну иди скорее! Вот-вот сейчас на этом горизонте появится верхушка диска. О, Боже-Господи, какая чудотворность!
– Скажи мне, кто ты? Кто тебя создал? – покорно подчинившись воле ангелочка, по-прежнему богатый человек, кряхтя, безвольно, нехотя поднялся с уютной, мягкой и нагретой за ночь, трепетной постели и, подойдя к окну, приник губами к темечку ребенка, всем существом своим желавшего увидеть восхождение светила. – Откуда ты взялась? Откуда эти фразы? Откуда эти обороты речи?
– Стой! Не мешай. Смотри, оно восходит!
Еще не жадный, не горячий, едва явившийся на свет, дитя по праву, первый лучик солнца пастельными цветами обрек к существованью новых красок пол, стены, потолок огромной спальни олигарха, буквально за секунду сотворив метаморфозу от серых неуживчивых тонов до радужных рождений нового, живого.
– Папуля, вот послушай. Я долго думала над этим, как может то, что в миг испепелит любое, связанное с жизнью, дарить нам эту жизнь? Вот мы вчера с Сережкой по телеку смотрели передачу. И там один ученый – кстати, очень пожилой – занудно говорил про космос. И я подумала: «Что значит бесконечность?» Ну вот, к примеру, мы с тобой прекрасно знаем, что есть пределы у окна, у дома, у Москвы, у солнечной системы. В конце концов, у космоса ведь тоже должен быть предел? Ну, так? Но что тогда за ним? И что за тем, что этот космос окружает? Я думаю, ты должен знать. Ты же туда попал. И вдруг так неожиданно вернулся. Ведь это ж не случайно, правда? А ты не говорил об этом с Богом?
Все выше диск вставал над горизонтом. Пал Палыч, глядя на него, обняв за плечики «исчадие вопросов», как будто невзначай, ничуть не напрягая память, спокойно произнес: – Ты знаешь, милая Лариска Пална, все это время я наивно думал, что тогда со мною разговаривал Господь. Я знаю, он был рядом. Он присутствовал повсюду, но чтоб со мной…Увы, не говорил.
– А кто же это был?
– Сияние. Громадный сгусток света. Он обволакивал меня великим ощущением добра, которого, пожалуй, на земле-то не бывает. И то, что я почувствовал в тот миг, обычными словами мне не передать. Язык великого поэта здесь бы был бессилен. Такое не передается.
– Так, может, это все же был Господь?
– Нет-нет. Скорей субстанция, но с наделенным, данным ей от Бога правом вершить судьбу моей души, которая тогда уже была вне тела моего. Я помню, растворился в этой неземной любви, а он меня вдруг неожиданно спросил: «Зачем так было неразумно подставлять себя под пулю негодяев?» Да, точно помню, так мне и сказал: «Зачем так неразумно подставлять себя?»
– А ты, папуля, что-нибудь ответил?
– Да, я ответил… Мысленно, конечно… Я ему сказал, что этого хотел, а он сказал, что это слишком просто. И что заклание – есть путь порочный. Имея силу, предпочесть бессилие – не меньший грех. Сказал: «Ступай обратно».