Враг Геббельса № 3

«Круторогий каменный козел с гордо повернутой головой стоит на воротах зоопарка. Тяжелые белые облака медленно ползут за его спиной по синему небу.

Ветер.

Листок блокнота трепещет под карандашом.

…Вышло солнце, асфальт быстро просох. Только на лаке и стеклах автомобилей дрожали капли дождя.

Дул ветер».

«Ночь. Я вошел в последний трамвай. Закрытая площадка была пуста. Ни в одном стекле я не увидел своего отражения. Эдгар По не написал один рассказ. Человека вталкивают в комнату. Стены, потолок и пол – из зеркал, но ни в одном зеркале человек не видит себя. В каждом зеркале бесконечное число раз отражается вся комната. Но человек не видит себя. Комната залита светом. Человек сходит с ума».

И после отбивки, чуть ниже:

«День. Я еду в автобусе. Сажусь у окна. Я крепко задумался. Смотрю в окно. Не узнаю улицу. Не знаю, куда еду. Где еду. На какой остановке мне нужно выйти.

Выяснилось – еду из редакции домой, маршрутом, которым езжу ежедневно».

Автора можно понять. Работа на износ, испепеляющее многолетнее напряжение… Это уже те годы, когда появилась возможность по ночам сменять холодный редакционный диванчик на домашнюю обстановку. Уже можно было подводить кое-какие итоги своей работы. Конечно, точная цифра перешедших на нашу сторону с листовками в руках немцев не была известна, но уже стало ясно: трудились далеко не впустую. Интересны в этой связи воспоминания военного летчика, полного кавалера орденов Славы Анатолия Руссова: «Наша пехота смотрела на журнал «Фронт-иллюстрирте» и на листовки, создаваемые Александром Житомирским, как на боевое оружие особой эффективности. Этого мы, летчики, на первых порах, признаюсь, не могли понять. Мы были недовольны, когда наземные войска установили нашему авиаполку квоту: одна бомба – один контейнер с листовками. Я и мои друзья верили тогда больше в бомбу, реактивный снаряд, пулю. Мы, однако, ошибались. Количество уничтоженной полком живой силы и техники укладывалось в трех-четырехзначные цифры. Это не выдерживало сравнения с той массой вражеских солдат, которые сдавались в плен на нашем участке, имея при себе листовку-пропуск… С тех пор мы в полку поверили в листовку, ждали очередных номеров журнала, никогда не забывая брать их с собой в боевой полет не только в специальных контейнерах, но и в кабину самолета, в карманы комбинезона…».

Добавим, что наши военные изобретали самые разные способы доставки журналов и листовок немецким солдатам. Выстреливали пачками печатной продукции из минометов. Связисты, разрезав телефонную линию врага, привязывали экземпляры к концам проволоки. А там, где линия фронта проходила вдоль реки и враг располагался ниже по течению, грузили пачки с печатными изданиями на небольшие плотики…

Но – вновь к книге:

«Не заглядывай на предыдущие страницы. Загляни в себя. Что ты там обнаружишь? Хе! Вино! Что же еще? Омара Хайяма! Ну и как ты себя чувствуешь? О’кей! Или, как говорит Володька, хитро прищурившись и подняв большой палец, “Шанго!”.

Я один.

Передо мной полный бокал и пустая бутылка.

И пузырек туши. А в руке перо.

Наверное, это то, что мне нужно.

Эту страницу, Володька, ты прочтешь, когда тебе будет 39 лет. Раньше читать не стоит. Не будь дураком».

Рядом – автопортрет. Тонко передано душевное состояние художника.

И постскриптум непосредственно на листе с рисунком:

«Радио перестало передавать негритянскую музыку, и Святослав Кнушевицкий играет “Сентиментальный вальс”.

И мне опять грустно».