Враги

А Лутфи-бег? Он как услышал, что утром произошло, задрожал, будто зверь, когда его прижгут каленым железом, закусил губы, да так, что кровь потекла на бороду, и побежал с чаршии домой. Вышиб ногой калитку, даже столб свалился, влетел в дом. Прошел, как чума, по галерее, сбил ногой мангал, который ханум вынесла раздувать, так что жар рассыпался по выскобленному, желтому, как бессмертник, полу. А когда ему попалась сама ханум, зашипел змеей, схватил ее за косы, швырнул на пол и начал бешено колотить ногами. Столько лет прожил с женой, даже молва шла о том, как они хорошо живут, а теперь поднял на нее руку. Но ему все было мало, и пока ханум извивалась на полу, он поднялся по лестнице в свою комнату, взял револьвер, но, к счастью, ханум успела убежать к соседям. А когда остался в доме один, совсем взбесился, стукнул кулаком по стеклу в окне — вся рука облилась кровью, потом схватил табурет, швырнул в посудный шкаф, только осколки посыпались. И не провинились перед ним ни жена, ни окно, ни шкаф, просто надо было на чем-то выместить безмерную муку. И потом еще кричал и стрелял. Ни единого слова не произнес, только рычал, как раненый зверь, глаза налились кровью, зуб на зуб не попадает, стучат, как в лютый мороз.

Слава аллаху, в это время подоспели друзья, принялись его успокаивать, взяли за руки, повели в гостиную. Тут он немного затих, но не потому, что успокоился, просто усталость его сморила, и позволил делать с ним что угодно.

Усадили его на подушку, и он сидел; принесли медный таз, обмыли губы и руку, и он молчал; свернули ему цигарку, зажгли, и он, слава богу, закурил. Так понемногу успокоился.

Что он чувствовал, что чувствовал Зейнел-бег, никто не смог бы сказать. И тому, и другому было не сладко.

И с тех пор Зейнел-бег, вот уже почти год, ни разу не вышел из дома. Друзья к нему приходили, он их принимал, но из дома ни шагу.

Лутфи-бег выходил, но ни с кем не разговаривал, гостей не пускал, так, одного-двух. Не прогонял, но почти все время молчал, и они постепенно перестали ходить. Он вдруг вздумал продать дом, уехать из нашего города, но друзья его вразумили. От судьбы не уйдешь, а дом и город здесь ни при чем. В несчастье человек должен жить там, где у него помимо врагов есть друзья, а где он в чужом городе будет искать новой дружбы?

Так ему все втолковали, и он покорился.

IV

Нет лучшего лекарства, чем время. К ране, свежей ране, прикладывай сколько хочешь всякие снадобья, она до тех пор не затянется, пока не истечет положенный срок. И какие бы беды тебе на свете ни выпадали, все затянет время, все позабудется.

То же было и с несчастьем, постигшим оба беговских дома. Вышел наконец и Зейнел-бег на чаршию. Что поделаешь, и он человек, ему нужно общение. Старого не вернешь, был у него сын, теперь нет, вот и все! Не распорядись так судьба, этого не произошло бы. И все же (так однажды признался Зейнел-бег Ути-эфенди) он сына и теперь любит, не отрекается от него и снова принял бы под свой кров, только без «той». Ту кровь он в свой дом не допустит.

Ути-эфенди потом все это рассказывал в кафане, и многие говорили, что и Лутфи-бег стал несколько мягче, не так чуждается людей, ходит в гости, и к нему ходят. Правда, не желает, чтобы ему напоминали о дочери, видеть ее не хочет.

Когда ему что-то о ней сказали, рассвирепел:

— И теперь увижу — убью!

С тех пор никто при нем не называл ее имени.

А Сеид и Шерифа жили тихо и мирно где-то в отдаленном округе. Конечно, не было того довольства, как под отчим кровом, бедность и невзгоды преследовали их, но они были счастливы, ибо любили друг друга. Сеид нанялся на службу к одному чужестранцу, получал шестьсот грошей в год, перебивались как могли.

Что было дома после их побега, они не знали, и хорошо, что не знали. Но прошло несколько месяцев, и Сеид написал одному из своих друзей письмо, тот ему ответил, рассказал все подробно.

В другой раз Сеид написал письмо ходже Ути-эфенди, в нем говорилось: « Благослови тебя аллах! Сделай, что м о

жешь, вдруг отец простит меня, но пусть и Шерифу примет в свой дом. Без нее я не хочу и не могу жить. Я не требую от отца примирения с Лутфи-бегом, и Шерифа этого не ждет, но дальше так продолжаться не может... Мы живем на ш е стьсот грошей, а аллах хочет скоро нас благословить».

Еще о многом написал он в этом письме, да так цветисто было написано, недаром за сочинение письма он заплатил лучшему писарю десять грошей! Но Ути-эфенди не торопился с ответом.

У Сеида опустились руки, он больше никому не писал, но часто во время акшама обходил постоялые дворы в поисках земляка, чтобы тот рассказал ему новости.