Врата Обелиска

Вечером ты идешь к Юкке, чтобы поговорить с ней, Лерной, Хьяркой и Каттером о делах общины. Среди вопросов – наказать ли Джевера Инноватора Кастрима за продажу вееров – поскольку рыночная экономика во время Зимы по Имперскому закону нелегальна, и как заставить Старика Крея (который не так уж и стар) перестать жаловаться на то, что общинные бани слишком холодные. Это действует всем на нервы. И кто заменит Онтраг, гончара, если та продолжит бить ученические горшки двух своих учеников? Онтраг саму так учили, но так она учит и людей, которые хотят освоить гончарное дело. Ученик и у Онтраг есть только потому, что Юкка приказала им перенять мастерство у старой женщины прежде, чем та откинется. Если так будет продолжаться, они сами ее придушат.

Это нелепо, приземленно, невероятно нудно, но… тебе это нравится. Почему? Кто знает. Вероятно, потому, что это похоже на те дискуссии, которые ты вела те две жизни, когда у тебя была семья. Ты вспоминаешь, как спорила с Инноном о том, учить ли Корунда санзе-мэтту с рождения, чтобы у него не было акцента, или потом, если Кору захочет покинуть Миов. Когда-то у тебя был спор с Джиджей, поскольку он был уверен, что, если хранить плоды в холоднике, у них испортится вкус, а тебе было все равно, поскольку они так дольше хранятся.

Сейчас вы с остальными советниками обсуждаете гораздо более важный вопрос: ваше решение окажет влияние более чем на тысячу человек. Но ощущение то же самое – педантичное, тупое.

Тупая педантичность – роскошь, которую ты редко могла себе позволить в прошлой жизни. Ты снова выходишь наверх, молча стоишь в проеме ворот под пеплопадом. Небо сегодня немного иное: тонкое, серо-желтое вместо плотного серо-красного, и облака длинные и волнообразные вместо вереницы бусин, которые ты видела с момента Разлома. Один из стражей-Опор говорит, подняв голову:

– Может, становится лучше.

Желтизна облаков ощущается почти как солнечный свет. Ты порой видишь само солнце, бледный бессильный диск, окаймленный легкими летящими изгибами.

Ты не говоришь стражу того, что ты сэссишь, – эти желтые облака содержат серы больше обычного. Ты не говоришь того, что ты знаешь, – если сейчас пойдет дождь, то лес, окружающий Кастриму и дающий сейчас значительную часть еды общины, погибнет. Где-то там, на севере, Разлом просто-напросто изрыгнул большую волну газа из какой-то давно погребенной под землей полости. Каттер, который поднялся наверх вместе с тобой и Хьяркой, смотрит на тебя с нарочито пустым лицом – он тоже знает. Но он тоже не говорит ни слова, и тебе кажется, что ты знаешь почему: из-за страха и его отчаянной надежды на лучшее. Жестоко убивать эту надежду, пусть уж сама угаснет. В этот момент совместного милосердия Каттер тебе больше нравится. Затем ты чуть поворачиваешь голову, и это ощущение исчезает. Поблизости стоит еще один камнеед, прячется в тени дома неподалеку. Этот похож на мужчину из мрамора желтого, как масло, с коричневыми прожилками, с путаной гривой латунных волос. Он не смотрит ни на кого, не двигается, и ты даже не заметила бы его, если бы не яркий металл его волос, такой поразительный в тумане дня. В третий или четвертый раз ты задумываешься, почему они теснятся вокруг Кастримы. Пытаются помочь, как Хоа тебе? Или ждут, что еще больше вас превратятся в деликатесный съедобный камень? Или им просто скучно?

Ты не можешь общаться с этими существами. Ты выбрасываешь Масляный Мрамор из своей головы и отводишь взгляд, а когда ты уже готова уйти и бросаешь взгляд в ту сторону, его уже нет.

Вы все трое наверху, идете следом за одним из Охотников по лесу, поскольку они хотят что-то вам показать. Юкка не идет, поскольку думает о споре между Опорами и Стойкостью о длине смен или чем-то таком. Лерна не идет, поскольку начал вести курс обработки ран для всех желающих. Хоа нет потому, что Хоа куда-то пропал, как бывало в последние несколько недель. Но с тобой семеро кастримских Опор, два Охотника и белокурая белокожая женщина, встреченная тобой в первый свой день в Кастриме. Она тогда представилась как Эсни. Ее приняли в общину как Опору, хотя в ней весу едва ли сотня фунтов и она бледнее пепла. Оказывается, она была главой клана гуртовщиков до Разлома, то есть умеет укрощать крупных животных и людей с непомерно раздутым эго. Она со своими людьми добровольно присоединилась к Кастриме, поскольку та была куда ближе, чем их родная община в Антарктике. Завяленные и засоленные останки их последнего стада составляют единственный запас мяса Кастримы с момента Разлома.