Читаем Врата в бессознательное: Набоков плюс полностью

Или в искусство. Которое не только создает безопасное пространство-буфер, щит, помогающий личности вписаться в среду, но и, косвенно, гармонизирует жизнь, воспитывая зрителей-слушателей. Так в художественной деятельности (как и, например, в деятельности милосердия и молитвы), реализуется нравственная миссия одаренных людей с повышенной чувствительностью (только подобная миссия способна пробудить в них силы, иногда необыкновенные, и примирить с грубостью жизни [100]).

Не позиция ли это романтика (уходящего от страшного быта-бытия в игру, творчество), описанная В. Обуховым [103]? А, может быть, своеобразного, вывернутого наизнанку, дублера святого? И скоморошничанье — особый вид, другая ипостась (сторона) религиозного искусства? Не тот ли это предел, к которому, в сущности, стремился В. Набоков (пытаясь воплотить его в авторском, а не фольклорном варианте)?

…Именно искусство задает конвенциональные спасительные формы и границы общения шута-скомороха с публикой, дает возможность спрятать за нелепыми по роли движениями («скачет, прыгает» [81;17]) природную неуклюжесть (а иногда и ритуальные нелепые движения, действия [100]) исполнителя-аутиста.

Ролевое поведение, выученная бойкость, отрепетированный мажор.

При этом «он что-то ищет в небесах / и плачет по ночам» (И. Бродский. Шествие.)

Другой аспект экстрасенсорики, тоже связанный с повышенной чувствительностью и также очень полезный для художественной деятельности, — уникально организованное сенсорное восприятие, отличающееся мультимодальностью, при которой различные сенсорные возможности дополняют друг друга [31;105].

* * *

Итак, древние, еще синкретичные и мультимодальные, формы художественной деятельности помогают увидеть в искусстве его исконное назначение, перенятое у религии и редко отмечаемое эстетиками: его искупительный характер. Космическую миссию сравнения, сопротивопоставления миров и совершенствования земного мира (и земного человека).

Трансформацию автором здешнего мира перед лицом мира горнего парадоксальным, непрямым (перевернутым) способом — ценой собственной, иногда мучительной, трансформации.

Фигура скомороха (шута, арлекина) оказывается жертвенной — и вечной. И привлекает людей особого склада: сверхчувствительных, аутичных, высоко требовательных к себе и окружающим, мечтающих, спрятавшись за маской глумотворца, нести людям свет.

Смехотворство как образ жизни. Как акт спасения себя и мира.

Думается, что наш краткий культурологический экскурс вкупе с психологической интерпретацией поможет лучше осознать значение арт-, игро— и библиотерапии для той группы детей и взрослых с аутистическими особенностями, которая, по О. С. Никольской [100], характеризуется наличием повышенной чувствительности.

А также задуматься над тем, что мы ищем и находим в искусстве.

* * *

Здесь мы не можем не вспомнить чувствительность и синэстезию Владимира Набокова.

Текст и фабульный слой затекста разбираемого выше стихотворения «To Vera» содержит трех взаимообратимых героев: призываемых жертв-арлекинов, пса — символа сноба (с апломбом как у юрода) и страдающего от непонятости сверхчувствительного мальчика — Набокова.

Архетипы.

…Но Арлекин дождался реванша. Чуткой публики, способной его возвысить до божества: «В фондах Тобольского музея хранится детская медная игрушка „арлекин“ (ТМ КП 16169, поступила в 1898 г.), она изображает человека в китайской цилиндрической шляпе, к рукам и туловищу приделаны бубенчики круглой формы. Согласно музейной описи, „арлекин“ употреблялся остяками в качестве идола» [11].

* * *

Жрецы и скоморохи — Велесовы дети. Культ быка-Велеса длился до позднего неолита [87;136]. Но бык в средневековой Западной Европе — карнавальная жертва, украшенная разноцветными ленточками [14;225–226].

Еще об древнем искуплении и жертве: «утопление в воде, иссечение человеческой плоти в „дробные части“ и травля животными ‹…› в контексте аналогичных экзекуций над государственными другими особо опасными преступниками, что совершались на Руси на протяжении почти целого тысячелетия ‹…› Эти казни были идеально приспособлены к отечественным традициям квазипохорон нечистых усопших» [23;48]. Проигравшие в битве на Шелони новгородцы для Ивана III — государственные преступники (захватнический поход Даниила Холмского был обставлен как карательный).

Характерно, что экзекуция новгородских вольнолюбцев была продолжена — и уже в развитых открыто-карнавально, святочных формах: через несколько лет, в 1490 г., опальных новгородских владык, в духе византийских обычаев, сажают на лошадей лицом к хвосту, наряженных как шутов (скоморохов): в «перевернутое платье», в венцах из сена и соломы и пр. [23;66].

Значит, это византийская, европейская смеховая культура, а не только ордынский обычай калеченья тела врагов?

Здесь всё слилось — всё худшее.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Очерки по истории английской поэзии. Романтики и викторианцы. Том 2
Очерки по истории английской поэзии. Романтики и викторианцы. Том 2

Второй том «Очерков по истории английской поэзии» посвящен, главным образом, английским поэтам романтической и викторианской эпох, то есть XIX века. Знаменитые имена соседствуют со сравнительно малоизвестными. Так рядом со статьями о Вордсворте и Китсе помещена обширная статья о Джоне Клэре, одаренном поэте-крестьянине, закончившем свою трагическую жизнь в приюте для умалишенных. Рядом со статьями о Теннисоне, Браунинге и Хопкинсе – очерк о Клубе рифмачей, декадентском кружке лондонских поэтов 1890-х годов, объединявшем У.Б. Йейтса, Артура Симонса, Эрнста Даусона, Лайонела Джонсона и др. Отдельная часть книги рассказывает о классиках нонсенса – Эдварде Лире, Льюисе Кэрролле и Герберте Честертоне. Другие очерки рассказывают о поэзии прерафаэлитов, об Э. Хаусмане и Р. Киплинге, а также о поэтах XX века: Роберте Грейвзе, певце Белой Богини, и Уинстене Хью Одене. Сквозной темой книги можно считать романтическую линию английской поэзии – от Уильяма Блейка до «последнего романтика» Йейтса и дальше. Как и в первом томе, очерки иллюстрируются переводами стихов, выполненными автором.

Григорий Михайлович Кружков

Языкознание, иностранные языки