Врата вечности

Почти невидимые в подступившем вечернем сумраке духи расставили блюда и сосуды на низеньком столике и исчезли. Джелани жестом пригласил гостей. Стульев не было, они опустились на мягкие циновки, лежавшие на дощатом полу. Европейским гостям было непривычно, но удобно.

– Сначала я предлагаю отведать кеджену, – сказал Джелани. – Это пряное рагу из цесарки и овощей. Приготовлено оно в запечатанном терракотовом горшке над углями.

Какое-то время они молча ели.

– Блюдо богов, – мягко произнесла Дапн. Ее голос походил на морскую волну, набежавшую на берег в теплую ясную погоду.

– Достойное тебя, – прошептал Джелани, склонившись к уху гамадриады. Его голос был настолько звучен, что если он хотел сохранить свои слова в тайне от очокочи, то ему это не удалось.

Но, возможно, Бесарион все-таки ничего не расслышал. Очокочи был так голоден, а еда оказалась настолько вкусной, что он торопливо и жадно проглатывал огромные куски, почти не жуя и не обращая внимания на происходящее вокруг. Сначала он хотел насытиться, а уже затем начать деловой разговор.

Когда с кеджену было покончено, а благодаря аппетиту очокочи довольно быстро, они принялись за кашу из корнеплодов, щедро приправленных специями. Джелани назвал его фуфу, рассмешив этим забавным названием гамадриаду. Но каша не понравилась Бесариону. Он предпочитал мясо, и желательно сырое. Поэтому его разочаровало и последовавшее затем любимое блюдо хозяина дома – угали.

– Настоящий угали готовят только из кукурузной муки, – пояснил Джелани, ловко скатывая шарик из пюре и делая в нем углубление, которое он затем заполнил соусом. Дапн завороженно следила за руками нгояма. Огромный ноготь ему совсем не мешал, наоборот, придавал пальцу изящный изгиб. Когда Джелани поднес шарик ей, она не взяла его, а только откусила, прикоснувшись к ладони нгояма. Остаток нгояма отправил в свой рот. После этого он продолжал кормить гамадриаду из своих рук, и она не протестовала.

– Угали служит для нгояма источником неиссякаемой энергии, – сказал Джелани. – Вот почему мы такие большие и сильные.

Гамадриада поощрила его улыбкой. Джелани ответил тем же.

И только очокочи был недоволен. Он все еще не насытился, а ужин, судя по всему, уже завершался.

Они сидели втроем на террасе дома. Солнце ненадолго задержалось над горизонтом. Заканчивался долгий африканский день. Повеяло вечерней прохладой. Тишину нарушали только рыканье зверей и гортанные вскрики птиц, доносившиеся из леса, который начинался сразу за домом.

– Как все это прекрасно, – тихо произнесла Дапн.

– Ты говоришь об ужине? – спросил нгояма, улыбкой давая понять, что он понимает, что имела в виду гамадриада.

– Я говорю об этом вечере, – ответила она. – В моей жизни не было такого прекрасного вечера. И не только потому, что я никогда не бывала в Африке.

Она помолчала, а затем почти прошептала:

– Я бы хотела, чтобы этот вечер длился вечность.

И через несколько мгновений добавила, еще тише:

– Sed semel insanivimus omnes. Однажды мы все бываем безумны.

Ласково погладив ее ладонь, Джелани неожиданно произнес:

– Nil permanent sub sole. Ничто не вечно под солнцем. Ты бы знала, как я сожалею сейчас об этом!

Глаза Дапн широко раскрылись, и она воскликнула:

– Обманщик! Так ты знаешь древний язык?

– И могу расслышать мысли, которые от меня хотят скрыть, – шепнул ей Джелани. И поцеловал ее ладонь.

– Я была права, – с истомой вздохнула гамадриада. – Ех ungue leonem. По когтям можно узнать льва.

Их разговор прервал громкий судорожный зевок. Это не удержался Бесарион. Его мучил голод, но еще сильнее он хотел спать, смертельно устав за день.

Джелани щелкнул пальцами, и на террасе, словно он соткался из тьмы, возник Тафари.

– Проводи нашего гостя в его комнату, – велел Джелани. – И пусть никто не беспокоит его. О делах мы будем разговаривать утром.

Это был недвусмысленный приказ. Бесарион понял, что до утра он не выйдет из комнаты, и за этим будет надзирать Тафари. Но он так хотел спать, что это его не встревожило, а даже обрадовало.

Когда Бесарион ушел с террасы, гамадриада, прикрыв глаза, нараспев произнесла:

– Вдруг ночь, с которой не сравнится

И мириад других ночей,

Упала наземь, словно птица,

Из поднебесья тусклых дней…

Она не договорила. Джелани накрыл ее дрожащие губы своими властными, но мягкими губами. И в это мгновение, как будто только этого и дожидалось, солнце упало за горизонт, погрузив весь мир в светлую призрачную тьму…

Бесарион провел ночь отвратительно. Кровать была жесткой, словно ее перенесли сюда из монашеской кельи. А сон тревожили непривычные и угрожающие звуки за окном, которые раздавались из вплотную подступившего к дому тропического леса, и африканская жара, не перестававшая его терзать, несмотря на то, что солнце уже не опаляло землю.