Врата вечности

– Я предпочитаю коньяк, – торопливо ответил Вигман. Одна только мысль, что ему придется подниматься на вершину высокого холма, ужаснула его. – Могу угостить тебя старым добрым «l'Hommage».

– Пожалуй, я откажусь, – ответил Фергюс и жестом пригласил лешего следовать за собой. Они ушли. Вигман остался один на причале.

Эльф и леший поднялись на холм по тропинке, которая плавным изгибом вела к каменной ограде, окружавшей маяк. Леший помнил, что когда-то в ограде зиял пролом, заменяющий ворота. Но теперь пролом был заделан, а войти внутрь можно было через кованую решетку, чеканный орнамент которой изображал стаю бабочек с огромными крыльями. Когда-то белая, но уже потемневшая от времени башня маяка напоминала уродливый гигантский гриб. Тишину нарушал только жалобный крик низко парящих над морем олуш, предвещающих изменение погоды. В этих местах шторм мог начаться внезапно только для тех, кто не умел понимать языка и не знал привычек морских птиц.

За оградой леший с удивлением увидел мольберт, установленный посреди двора. За мольбертом стоял худенький старичок-домовой. В крошечной ручке он держал внушительного размера кисть и изредка наносил ею мазки на огромный холст.

Художник был так увлечен своей работой, что даже не оглянулся, когда эльф и леший подошли к нему. Афанасий с любопытством взглянул на картину. На ней царила какофония красок, вглядевшись в которые можно было различить смутно проступающие очертания маяка.

– У нас гость, Аластер, – сказал Фергюс. – Поприветствуй его.

Старичок вздрогнул и обернулся. Леший увидел, что его глаза заросли большими белыми бельмами. Художник был слеп и рисовал по памяти.

– Это наш дорогой мальчик? – спросил он. Робкая улыбка раздвинула его потрескавшиеся губы. – Альф?

– Нет, – ответил Фергюс, и леший уловил в его голосе неожиданные нотки сожаления. – Это мой старый друг леший Афанасий.

– А, – разочарованно протянул домовой. – Скотти будет рада.

Он отвернулся и нанес новый мазок на холст. Окружающий мир снова перестал для него существовать.

– Не обижайся на него, – сказал Фергюс лешему. – Он слишком стар. И, кажется, слепота повредила его разум.

– Почему он ослеп? – спросил леший. Подобные физические увечья были редкостью среди духов природы.

– Аластер любил работать по ночам. Однажды часа в четыре утра он проголодался, пошел на кухню и что-то съел. В темноте он не увидел, что это была отрава для крыс, – пожал плечами Фергюс. – Во всяком случае, так мне рассказала его жена, Скотти, но при этом она отводила глаза в сторону. Перед этим в последнее время у них что-то не ладилось в семейной жизни. Возможно, она не могла простить ему, что он принял равнодушно смерть ее незаконнорожденного сына. Крега раздавил свалившийся на него огромный кусок скалы.

Фергюс помолчал, словно вспоминая события тех дней, а потом, как будто спохватившись, закончил свой рассказ.

– Так вот, отведав крысиного яда, Аластер должен был умереть, но после длительной болезни только потерял зрение. Сам он уверяет, что для художника слепота хуже смерти. Правда, только в те редкие часы, когда разум возвращается к нему.

– Бедняга, – сочувственно произнес Афанасий.

– Его жена Скотти говорит то же самое, – кивнул Фергюс. – Да вот, кстати, и она сама.

Дверь, ведущая в башню маяка, отворилась и на пороге появилась старуха в низко надвинутом на лоб чепце, из-под которого равнодушно смотрели на мир выцветшие бледно-голубые глаза. Кожа ее была иссиня-бледной от старости и казалась почти прозрачной. Увидев Фергюса и лешего, она поклонилась и сказала:

– Меня не предупредили, что будет гость. На ужин у нас нет ничего, кроме лепешек из ячменной муки и немного сыра. Если мне дадут немного времени…

– Ничего не надо, Скотти, – сказал Фергюс. – Только стакан твоего домашнего пунша. Ведь у нас наверняка найдутся фруктовый сок, ром, сахар и пряности. А больше для хорошего пунша ничего и не надо.

– А вот и нет, – упрямо поджала сморщенные губки старуха. – Еще я добавляю для вкуса душистые травы и сухое красное вино. Да и ром для пунша лучше всего взять ямайский. А у нас, кажется, не осталось ни одной бутылки. Я просто поражаюсь, как можно быть слепым и одновременно безошибочно находить дорогу в мою кладовку, а в ней полку, на которой я храню бутылки с ямайским ромом.

Последняя реплика явно предназначалась не Фергюсу, а мужу, но разрушительный снаряд не попал в цель. Аластер не слышал, что говорит его жена, увлеченный своей картиной.

– Уверен, что ты что-нибудь придумаешь, – произнес Фергюс. – И поторопись, к вечеру начнется шторм. Поэтому наши гости должны вскоре покинуть остров, если не хотят, чтобы их яхту изрядно потрепало в море.

Услышав этот недвусмысленный приказ, Скотти перестала ворчать и снова скрылась в башне. Фергюс обернулся к лешему и, заметив, что тот быстро отвел глаза, сухо спросил:

– Ты остался мне другом, Афанасий? Или я вижу перед собой только посланца кобольда Джеррика?

– Не оскорбляй меня, Фергюс, – ответил леший. – Ты слишком долго жил среди людей, я это тебе уже говорил однажды. И стал таким же подозрительным, как они.