Вредитель

– Ты давно говоришь мне о том, что скоро прославишься. Питер, я правда готова ждать сколько угодно, но, когда мистер Кастелло предложил тебе настоящую работу, а ты отказался, знаешь как мне стало неприятно?

– Неприятно? – переспросил Питер, тупо уставившись на неё. – Это как понимать?

– Ты как будто не видишь, что я одна тащу всю нашу семью на себе… Моя работа сложная, иногда скучная, глупая – по твоим меркам, как я думаю, – но она приносит деньги, реальные настоящие деньги, которые можно потрогать! И на которые мы покупаем еду, на которые я могу заправить свой автомобиль, на которые ты посещаешь все эти выставки… Куда ты? – Уильямс встал с постели и Кэндис успела схватить его за руку. – Что ты собираешься делать?

– Мне надо проветриться, – холодно ответил ей Питер, дёрнув запястьем. Он кинул конверт на пол и отвернулся, бросив через плечо: – Я не хочу снова сорваться, Кэндис…

– Давай поговорим, Питер, ну пожалуйста! – крикнула ему в след Кэндис, торопливо собрав разлетевшиеся купюры. – Скажи мне, неужели я не права?!

Питер чувствовал себя ужасно. Он быстро переоделся: дёрганными движениями натянул на себя чёрную водолазку и твидовый пиджак, сунул в карман свёрток со сдачей, оставшейся после оплаты заказа в ресторане, и вышел на улицу.

Под холодным светом фонарей Уильямс принял решение – раз Кэндис так нужны эти чёртовы деньги, он попробует сыграть в «Роял Америстер».

***

В Канзас пришла весна. Сквозь облака всё чаще пробивалось осмелевшее солнце и даже в Марш-хиллз можно было наконец сбросить надоевший пуховик – погода всё чаще радовала теплом и реденькой травой на газонах соседних домов.

Вернувшись домой, Питер не стал говорить Кэндис, что в очередной раз он проиграл все деньги в казино. По крайней мере, сам художник себя проигравшим точно не считал. Целую ночь он бился как лев, но фортуна явно была не на его стороне – пару раз он был так близко к тому, чтобы отыграться, однако каждый раз терпел неудачу. Несмотря на то, что Пит вернулся из казино с изрядно поредевшей пачкой своего «гонорара», мужчина был уверен, что играл достойно: по крайней мере, он не сдался в первом же раунде, а это чего-то да стоило…

За пару месяцев Уильямсу удалось продать мистеру Кастелло ещё несколько картин. Каждый раз его не покидало странное чувство, что он будто бы пишет на заказ – пишет для того, чтобы выручить денег и показать Кэндис, что он способен зарабатывать на своём творчестве.

Разумеется, он и не думал каким-либо образом угождать вкусам мистера Кастелло, но всё чаще и чаще его посещала мысль, что его «благодетель» с каждым разом всё холоднее и холоднее относится к нему. Последние несколько раз Кастелло и вовсе ссылался на большую занятость, посылая за картинами представителя «Гилберта-Честертона»; обещанная оплата теперь приходила Питеру через несколько недель – всё так же чеком, без сопроводительных писем или впечатлений от холста.

Первоначальная стадия: наброски, общий план, предварительная разметка – всё это стало занимать намного больше времени в творчестве Питера Уильямса, чем раньше. Он тщательно обдумывал то, что собирается написать – и чем больше он размышлял, тем больше сомневался. Причина сомнений Питера была убийственно простой: если потратить время на серьёзное произведение, а Гай вдруг откажется его публиковать, Пит снова наступит на собственные грабли! Да, он снова может попытать счастье на других выставках, размером поменьше, вот только всё это он уже проходил. Мистер Кастелло был единственным человеком, который разглядел в его работах потенциал, и Уильямс отчаянно цеплялся за этого человека, как за последнюю возможность продолжить дело всей его жизни. Без помощи Гая все его начинания вернутся на прежнее место, а опять входить в круговорот «выставка-отказ-выставка» точно не имело смысла – Питер знал, к чему это приведёт…

Всё-таки, несмотря на некоторые ограничения в собственной работе, Питеру таки удалось довести до конца несколько хороших, на его взгляд, и достаточно самобытных картин. Он мастерски постарался совместить на холсте ту оригинальную мрачность и гнетущую атмосферу, которая нравилась в его творчестве мистеру Кастелло и некоторые принципиально новые для такого направления идеи, которые Уильямс давно хотел вложить в произведение – понравятся ли они Гаю или же нет. Как бы он не боялся того, что его патрону может не понравиться несколько иной подход к изображению волнующих их обоих вещей, Уильямс был художником – и был обязан творить так, как велит ему сердце.

В атмосфере тихой мастерской, он вставал перед белоснежным, после окончания первой стадии холстом – и полностью отключал разум. Холодная голова сделала своё дело, теперь наставал черёд поработать его воображению, в котором хранилась цельная перспектива изображения, отчаянно желающая выбраться в материальный мир.