Времена и люди. Разговор с другом

Мы простились, и я пошел домой. От вокзала до меня на метро минут десять, но хотелось пройтись по городу. Эта встреча с Васильевым многое тронула во мне. Как бы выиграла моя повесть, знай я обо всем этом раньше! А как я тогда носился со своим замыслом и как радовался, что «все в жизни совпадает». Неглубоко же я тогда копнул: полоска курсантских усиков и длинная планка орденов на груди старшины… «Мы с Гришей эту операцию давно уже прорабатывали…» И первая карта, которую сделал будущий полковник Васильев…

Сколько таких самодельных карт я видел в блокаду! Да и я сам вырвал из старого Брокгауза карту Петербургской губернии и что-то пытался рисовать. И даже показал ее однажды командующему 67-й армией, Михаилу Павловичу Духанову. Он взглянул на карту, посмеялся над моими направленческими стрелами и пририсовал к ним каких-то диковинных зверей — рисовальщиком он был замечательным, — но вдруг, взглянув на то, как я перебросил под Пулково 67-ю армию, озабоченно спросил:

— Вы что-нибудь слышали об этом? — Я стал оправдываться: дескать, все это чистая самодеятельность. И Духанов сказал грустно: — Конечно, самодеятельность… Не так все будет, чует мое сердце — не так…

Когда я через неделю снова приехал к Духанову, он укладывал чемоданы. Отозван в Москву? Что случилось, что могло случиться? Мысленно я представил себе какое-то невероятное ЧП.

— Да нет, что вы такой пугливый, — ласково говорил Духанов. — Никакого ЧП, отзывают в «плановом порядке», — добавил он невесело. — Нет, нет, давайте-ка спрашивайте меня о чем-нибудь полегче.

Он озабоченно осмотрел ящики — кажется, ничего не забыл, — на столе лежала свернутая в трубку карта, Духанов сунул ее в чемодан, но потом вынул, расправил, прошла еще одна большая минута; Духанов внимательно, словно в первый раз, рассмотрел карту, потом сложил ее вчетверо, потом еще раз вчетверо и аккуратно порвал.

— Еще одна самодеятельность, — сказал Михаил Павлович. — На этот раз генеральская…

Командующий 67-й армией Михаил Павлович Духанов был отозван Ставкой в предвидении решающего сражения, которое должно было отбросить гитлеровцев от стен Ленинграда.

— Не о ЧП речь, а о том, что за этот год и в Сталинграде, и после Сталинграда, накоплен величайший опыт наступательных операций, выработался новый тип советского военачальника. Ставка сомневается, сможем ли мы, командармы, действовавшие на сравнительно узком фронте, не только разгромить врага, но и обратить его в бегство.

Духанов говорил так, словно читал лекцию, а я, слушая его, думал: неужели же «унижение паче гордости»? Но как-то это совершенно не вязалось с характером Духанова, которому чужда была всякая поза и в равной степени душевное кокетство, то есть «поза для самого себя». Мне кажется, что Духанову, старому профессиональному военному, была чужда и сомнительная философия: «начальству виднее». Он был солдат, но никогда не опускался до уровня солдафонства. От своих подчиненных Духанов требовал не только выполнения приказа, но и его понимания. Он не бравировал своим солдатским послушанием и, быть может, именно поэтому не согнулся, когда Ставка отстранила его от командования армией. Он заставил себя разобраться в приказе, не приспособиться к приказу, чтобы полегчало на душе, а понять, что же произошло, что заставило Ставку принять именно такое решение. И это позволило Духанову воевать дальше, не цепляясь за старое положение командующего армией. Он был назначен заместителем командующего 62-й армией, но ведь этой армией командовал Василий Иванович Чуйков!

«Выбор сильнейшего» — задача и военного, и любого другого общего дела. Но даже самый точный учет главных слагаемых — опыта, знаний и мастерства — может оказаться недостаточным, если не брать в расчет и психологический эффект выбора. Осенью сорок первого года, в самый критический момент под Ленинградом, тот же Духанов был назначен командиром 10-й стрелковой дивизии. Здесь учитывалось не только военное мастерство Духанова, но и психологический эффект назначения командиром дивизии человека, еще до войны занимавшего высокие посты.

В канун боевой операции командующим 2-й Ударной армией был назначен ветеран Ленинградского фронта, ставший одним из виднейших военачальников, Иван Иванович Федюнинский. Корпус, которым командовал Николай Павлович Симоняк, был выдвинут в район Пулкова.

Честолюбие военного человека всегда связано с выполнением задачи, мерилом которой служит наиболее опасный участок фронта. Корпус, которым командовал Симоняк, был выдвинут на рубеж, наилучшим образом подготовленный фашистами для обороны и потому наиболее опасный. Это знали все, начиная с самого Симоняка и кончая семнадцатилетним красноармейцем Сологубом, который считал, что ему повезло. И в самом деле, ведь Сологубу было всего на два года больше, чем барнаульскому пареньку Васильеву, а он уже вышел на направление главного удара.