Времена и люди. Разговор с другом

Но нет, мы ничего не прозевали, мы уже были в Ленинграде. Правда, не на Невском, и не на Неве, и не в Радиокомитете, где уже собрались все вместе и обнимали друг друга и где Берггольц впервые читала: «Какой же правдой ныне стало, какой грозой свершилось то, что исступленною мечтой, что бредом гордости казалось!», — но мы были в Ленинграде и с ленинградцами. Мы вышли из машины и обнялись. К нам подходили незнакомые люди, и, так же как на Невском, и на Неве, и в Радиокомитете, мы обнимали друг друга и говорили друг другу какие-то слова. И по-моему, мы говорили: «Какой же правдой ныне стало, какой грозой свершилось то, что исступленною мечтой…» Разве мы не знали еще этих строк? Мне до сих пор кажется, что они возникли там, на Международном…

17

Через неделю Александр Селиверстович снова вызвался ехать со мной на фронт «за водителя». В Ленинграде было непостижимо тихо, и к этой тишине невозможно было сразу привыкнуть…

Память не сохранила номер дивизии, в которой мы провели неделю, сохранилась только моя радиопередача, начинавшаяся словами: «Несколько дней пробыл я в части, наступающей южнее Сиверской и в боях добывающей право называться «Лужской».

Не дожидаясь возвращения в Ленинград, я написал очерк о трех знаменитых разведчиках — Азанове, Флотском и Дубовце. И еще очерк о Карпухине — он прославился стрельбой из противотанкового ружья. И еще о пулеметчике Липатове, и еще об одном разведчике, Андрее Денисове. До чего славный был парень, с лихим чубом, который он хоть и маскировал, но который то и дело выглядывал из-под шапки.

Прошлой ночью Андрей захватил пленного и сейчас был возбужден делом, бессонной ночью и медалью «За отвагу», очень ценившейся на фронте.

— Ваш коллега, — сказал мне Андрей, показав на пленного, мирно крутившего «козью ножку». — Точно — писатель. Иоганн Г., может, слыхали?

Нет, я не слыхал этого имени.

— Майор проверял. Точно, по кондиции.

Майор — авторитет непререкаемый, и я пошел к нему за разрешением поговорить с пленным.

— А, уже наболтали вам! — добродушно сказал майор. — Андрей! Давай-ка нам своего тепленького. И отдыхай, слышишь? Хватит, говорю, болтаться, через четыреста минут — подъем. Без переводчика справитесь? — спросил меня майор.

Пленный был человеком лет под сорок, высокого роста, могучего сложения, блондин, чисто выбритый, что называется «цветущий мужчина». На мои вопросы он отвечал охотно, подчеркивая свое особое положение в армии: так сказать, невоюющий человек, документы у господина майора. Господин майор…

— Вы работаете в роте пропаганды?

Он презрительно выпятил нижнюю губу:

— Я писатель. У господина майора мои документы…

— Хорошо, хорошо… Я хочу знать, что вы пишете, в каком жанре — проза, стихи?

— О! — сказал он. — Драмы. Романы тоже. — И после небольшой паузы: — И стихи тоже.

Так. Иоганн Г. Романы, стихи, пьесы.

— Закуривайте, — сказал я. — Хорошо, хорошо, возьмите две. И потрудитесь ответить: с какими издательствами связаны, названия книг…

— Это не имеет значения, — сказал он, затягиваясь моим «Беломором».

— То есть как это «не имеет значения»?

— Господин майор не спрашивал меня о таких пустяках. Я указал расположение штаба дивизии, — сказал он самодовольно.

— И хорошо сделали. Но прошу вас отвечать на мои вопросы. Ваши книги…

— О! — сказал он. — Мою пьесу ставили в городе Луга. Был большой успех. Луга — хороший город, — сказал он почти чисто по-русски.

Да, Луга — хороший город, это я знал без писателя Иоганна Г.

— Посмотрите в окно. — Он показал мне на пленного немца. — Этот старый солдат играл в моей пьесе фрау Мольтке, жену нашего знаменитого фельдмаршала. Очень плохо играл…

Какая-то чертовщина: старый солдат в роли фрау Мольтке и этот дюжий Иоганн… Меня от всего этого просто мутило. И все-таки что-то удерживало и заставляло задавать все новые и новые вопросы. Уж очень хотелось понять, как это у них там все устроено.

— И много вы написали пьес? — спросил я.

— Четыреста тридцать.

— Сколько?!

— Четыреста тридцать. Я пишу уже двадцать пять лет. В Луге был мой юбилей.

Я бросил эту беседу, так ничего толком и не поняв. А вечером поймал майора.

— Да ну, какой он писатель!

— Так это он что, такую «легенду» придумал? А документы?..

— Абсолютно подлинные, — сказал майор. — Что касается этих самых четырехсот тридцати пьес — очень может быть, что и четыреста тридцать. Кое-что у него было с собой. Переводчик целый день трудился, совершенно, говорит, безграмотная мазня. Да его даже там не печатали.

— Но если там считали, что идеология…

— Какая там идеология, — майор махнул рукой. — Я вам говорю, просто чушь: какие-то короли и королевы, пастухи и пастушки. Если интересуетесь, так пожалуйста. — Он дал мне два листочка, сколотые булавкой. — Тут вся его биография…