Временно исполняющий

— Не надо, — девушка отодвинулась. — И так уже внимание обращают. Я пойду.

Они встали. Зоя опустила голову.

— Помнишь, ты говорил, что любишь… Я тоже… Не забывай меня. Ладно?..

— Никак младший лейтенант Синельников? — Перед Семеном вырос стройный чубатый помощник комиссара полка политрук Гиглавый. — Гость с передовой. Это здорово! Пошли, пошли ко мне!

Синельникову до сердечной боли не хотелось ни с кем встречаться, тем более ни к кому заходить. Его молчание политрук принял, видимо, за робость. Взял за плечи и повел, затащил в какую-то каморку, втиснул в старое кожаное кресло.

— Как там у вас морально-политическая обстановка? Прорехи ликвидируете?

«Какие «прорехи»? — насторожился Семен. — Ах, да…» И он вспомнил…

Гиглавый неожиданно нагрянул во второй дивизион в качестве инспектирующего. Заглядывал в стволы орудий, проверяя, как вычищены. Обращал внимание на выправку бойцов, требовал подавать команду для стрельбы по танку. Надо было четко, без запинки прокричать: «По танку, угломер тридцать ноль-ноль, прицел такой-то, бронебойным, один снаряд, огонь!»

Бойцы кричали. Но не громко или не четко. Инспектирующий сердился. Синельников полюбопытствовал:

— Зачем каждому бойцу знать команду для стрельбы по танкам?

— Один если останется, что делать будет? Руки вверх подымет?

— Стрелять будет, а не командовать самому себе.

Политрук не нашел, что возразить, и потому вовсе распалился.

— Прорехи… — повторил Семен, — конечно, ликвидируем.

Ему хотелось поскорее отделаться.

— Очень хорошо, — удовлетворенно сказал политрук. — Между прочим, давно знаком с Луканиной?

— С какой Луканиной?

— С какой, с какой… — внезапно разозлился Гиглавый. — С которой шептался в коридоре.

— Луканина, — произнес задумчиво Семен. — Не знал.

— …И фамилию не спрашивал?

Семен вскочил. Глаза его не предвещали ничего доброго. Гиглавый поспешил отпустить строптивого младшего лейтенанта.

13

Может, где-то, когда-то майор Машковцев и хвалил второй дивизион, но Ватолину своего удовлетворения удачной стрельбой по тяжелой фашистской батарее не выразил. Заметил мимоходом:

— Командиру дивизиона лезть на рожон не положено. Положено сидеть на своем месте и командовать. Повторяю: командовать! Положено других на рожон посылать. А это, товарищ исполняющий обязанности, не легче…

Не сказал добрых слов и майор Кормановский. Но все же во взгляде и тоне, когда он обращался к Ватолину, появилось нечто неуловимо новое: еще серьезнее стали взгляд и тон, что ли… А раз майор так произнес обычное «Константин Сергеевич», что лейтенант неожиданно для самого себя ответил: «Да, Михаил Эрастович».

Один лишь «поручик граф» Заруднев нет-нет да вспоминал о стрельбе комдива с ничейной земли. Иногда прислушивался — не та ли тяжелая батарея опять ухает и радостно замечал: «Нет, не та. Та молчит». Зарудневу простительно: крепко сидело в нем нечто от детства, не выжженное огнем боев, выпавших на его долю С первых же дней пребывания на фронте, не вытравленное горечью потерь. Он больше всех тяготился вынужденным бездельем, лазал по самым опасным участкам переднего края обороны. Возвратившись однажды, рассказывал:

— Видимость — лучше не надо. Во! — выставлял большой палец. — Выкатить бы туда пушку да как ша-ар-рахнуть!

— Потом что? — спросил его Ватолин, находившийся на наблюдательном пункте. — Бросить пушку и убежать? И вообще… Ты сейчас за командира батареи. А командиру батареи лезть на рожон не полагается. Понял? — наставнически заключил он, не заметив, что повторяет сказанное командиром полка.

— Не суетись, Витя, — успокаивал и старший политрук.

Добравшись ночью до Атуевки, Агафонов первым делом взял под руку Ватолина, вывел из блиндажа в траншею, отослал дежурившего разведчика, посмотрел в стереотрубу.

— Огоньки… Курят фрицы, не боятся. Подраспустили мы их. — Направил объективы вправо, влево, вернул в прежнее положение. Посмотрел на Ватолина. — Хочу сказать… Неудобно получается: командир дивизиона — и беспартийный.

— Это вы обо мне?

— О тебе. О ком же еще.

— Я не беспартийный, я комсомолец.

— Ясно, что комсомолец. Но в партию вступать надо.

Разговор для лейтенанта был совершенно неожиданным. Ему — в партию! Отец его, Сергей Павлович, — коммунист Ленинского призыва. Но то отец! Косте до него — дистанция огромного размера.

— Что скажешь? — настаивал Агафонов.

Ватолин молчал.

— Дайте подумать, товарищ старший политрук. Сам к вам приду, когда поверю, что имею право прийти.

— Договорились. И попутно советую: пока тихо и я здесь, отправляйся в штаб дивизиона. Разберетесь с Хабаровым в делах, заглянешь на огневые позиции — тоже надо. И комбатам дай команду выбраться отсюда на денек.

Комиссар опередил Ватолина, собиравшегося сообщить ему как раз о своем намерении «заглянуть на огневые позиции». Намерение это побуждалось вот чем.

Старшина пятой батареи Илья Мангул уже не раз вопреки всякой субординации обращался к командиру дивизиона с просьбой приехать и «принять баньку». Зная, что «принятием баньки» старшина не ограничится, Костя решил пригласить на пятую батарею Синельникова с Павельевым — давно не сидели вместе в тишине.