Время больших отрицаний

Вместе со свечением сюда хлынул жар от полигона, как от доменной печи.

Одни надели защитные очки, другие смотрели на экраны, кои передавали отфильтрованное; но и там менялся в очертаниях, разрастался какой-то раскаленный негатив.

Музыка и согласованные колебания света подтверждали: внизу не просто снова образовались вещества — там возникают структуры, от мельчайших до географического рельефа.

…Мелодиями и светом звучали русла будущих рек на Материке, линии горных хребтов; протяжными хоровыми речетативами разворачивались, расстилались внизу долины и плато.

Мелькание цифр в хвостах длинных чисел на табло времен — здесь, на КапМосте и в иных местах — тоже вписывалось во ВсеМузыку. И это прочищало мозги собравшихся на ВнешКольце: да, важнее их действий и событий были эти числа, сменяющиеся в четких ритмах счета. Музыка сродни математике, тем и

мысли, к высоким МыслеЧувствам… к простому, как дыхание, Творящему миры Мышлению-Чувствованию.

Его частью они теперь были. А до сего были слепы. Активно слепы. Активны, как роющиеся кроты, и слепы, как они.

11

…Вселенная лишь слегка приоткрылась в этом эксперименте; чуть-чуть и осторожно, чтоб не зашибить своим откровением микроразумников до смерти. Они еще будут нужны.

…И еще они почувствовали-поняли другое, яснее музыки: Вселенная-мать любила и жалела их, несмышленышей-микроразумников, коим бы жить да жить своей малой жизнью, добиваться малых успехов и малого счастья. Не хуже они других, многое так могли бы достичь в своих полуживотных жизнишках.

А вот встали дыбки и тянутся к Ней, к подлинной Матери мира. Как таких не любить и не жалеть, даже не приголубить осторожненько — музыкой этой хотя бы, она Язык Вселенной (один из них постиг это), язык Ее чувств.

…Жалеть их стоит хотя бы за то, что, отринув иллюзорное счастье обычной жизни, они надеются обрести что-то подобное здесь. Где уж им: Вселенское счастье не греет — испепеляет. Некоторые из них к нему уже прикоснулись — гибельно. И этих ждут трудно переносимые, непосильные для малых существ драмы.

И пожалела Мишу Панкратова, кой вдруг почуял — смутно, размыто — что скоро он останется один, лишится Сашича, Димыча и Али. А потом снова обретет… кого? их? не их?.. И ВсеМузыка будто гладила его, мальчика в горе, по взъерошенной голове (хотя нечего было сейчас там ерошить, не осталось волос из-за работы с НПВ), утешала просто, как в детстве когда-то реальная мама: «Давай подую, вава пройдет». Вава не пройдет оттого, что на нее подуют — а все равно легче.

И Геннадию Борисовичу Иорданцеву, ГенБио, старому, все повидавшему и пережившему, битому жизнью сильному умнику — и поэтому неизбежно скептику и цинику, — вдруг захотелось уткнуться в теплый мамкин подол и под поглаживание и уговаривание выреветь обиду на непонимания этим окаянным миром величия порывов его мальчишеской души. Во всяком случае глаза у него покраснели, губы дергались; и сморкался он явно не от холода.

«Дай подую на пальчик, вава пройдет».

…и хоть недавно они по-патрициански, у бассейна и термы, патякали о возможности своего всевластия на Земле и в Галактике, — сейчас все они были как малые дети. Малые дети Вселенной, вставшие дыбки, тянущиеся к огонькам звезд несмысленыши.

Вселенная жалела их всех; но совсем не за то, за что люди жалеют себя и других, скорее, напротив: что они в слепой тяге к счастью придают значение тому, что его вовсе не имеет; и что нельзя их утешить, не соврав: мол, все будет хорошо. По-вселенски да, конечно, только так и не иначе, а вот для них… нет, не будет хорошо. Слишком все крупно. Но все равно жалела и любила — каждой нотой, каждой мелодией музыки своей необъятной души.

Никто из них, даже наблюдавший вспышку той сверхновой Любарский, не знал и не мог знать об одарианах, сгоревших в космолетах, в которых они сначала улетали от взорвавшегося светила, а потом согласованно развернулись и пошли к нему… мировая драма в далекой искорке, что Варфоломей Дормидонтович видел в телескоп в Овечьем ущельи в ночь на 16 ноября. Но в умах и в душе каждого стоящего на КапМостике сейчас повторялся тот их последний мотив:

— Ты! Только Ты есть! И мы — Ты!..

12

…и вот ЭТО заполнило полигон до краев. Все титановое «корыто» в полтора гектара. Стадион. Футбольное поле с периферией. Седьмой материк Земли.

Впрочем, когда отшипели последние разряды, погасли индикаторы на пульте НетСурьезовой автоматики, увидели: свечение внизу по накалу и спектру ничуть не сильнее того, что посылала сгинувшая в Дроблениях Аскания-Нова 2. Даже, пожалуй, слабее, тусклее — при том же К8640. Просто его стало гораздо больше; не пятачок, а вся площадь полигона сияла, заполненная новорожденным — сотворенным, созданным людьми! — веществом.

— Думаешь, радиоактивность? — негромко спросил Панкратов НетСурьеза.

Тот поднял и опустил брови:

— Вряд ли. Если и есть, то на уровне земных пород. От нее радиогенное тепло, от него и свечение.

От прямого глядения (а глядеть хотелось непременно прямо, в упор) у всех слезились глаза. Перешли на экраны, кои давали изображения каждый в своей части спектра.