Время и боги. Дочь короля Эльфландии

И ты, о мой читатель, не поддавайся любопытству. Подумай о том, сколь многое и многих оно погубило. Неужто ради удовлетворения своей прихоти ты готов сорвать покров тайны с Холла молочников и опозорить древнюю Гильдию? Стали бы молочники рассказывать ее и дальше, как рассказывали на протяжении последних четырехсот лет, если б была она известна всему миру, если бы превратилась во что-то расхожее, заурядное? Нет, скорее бы молчание воцарилось в их Холле – молчание и всеобщее сожаление о старинной сказке и канувших в небытие зимних вечерах. Но даже если бы любопытство и могло служить достаточно веской причиной, все равно здесь не место и не время рассказывать эту Историю, ибо единственное подходящее для этого место – это Холл молочников, а единственное подходящее время – зимний вечер, когда в камине жарко пылают толстые поленья, когда выпито немало вина и ряды ярко горящих свечей уходят в полумрак, в темноту и тайну, что сгущается в дальнем конце зала; только тогда, если б был ты одним из членов Гильдии, а я – одним из пяти старшин, я встал бы со своего кресла у очага и рассказал тебе, не опустив ни одной из поэтических аллегорий, позаимствованных у прошедших веков, ту историю, что является достоянием всех молочников. И длинные свечи горели бы все слабее и оплывали, превращаясь в лужицы воска в своих чашечках, и сквозняки из дальнего конца зала задували бы все сильнее, пока вслед за ними не пришли бы тени, но я продолжал бы удерживать твое внимание этой драгоценной историей отнюдь не благодаря собственному красноречию, а благодаря ее блеску и очарованию тех времен, из которых она дошла до нас. И когда одна за другой свечи, затрепетав, погасли бы все до одной, когда при зловещем свете мигающих красных искр лицо соседа показалось бы каждому молочнику пугающим и жутким, тогда бы ты понял – а сейчас тебе этого не постичь, – почему молочник вздрагивает, когда приходит рассвет.

Зловредная старуха в черном

Зловредная старуха в черном пробежала по мясницкой улице.

В нелепых фронтонах тотчас же распахнулись верхние окна и наружу высунулись головы: да, точно, это она. Загомонили встревоженные голоса: люди перекликались друг с другом от окна к окну или через улицу, от дома к дому. Зачем она здесь – в своем старом черном платье, расшитом пайетками и стеклярусом? Для чего вышла из своего жуткого дома? По какому такому недоброму делу торопится?

Люди провожали глазами ее тощую, верткую фигуру; ветер раздувал старое черное платье; очень скоро старуха добежала до самого конца мощеной улицы и нырнула в высокие городские ворота. Оттуда сразу же повернула направо – и исчезла из виду. Тогда все жители домов кинулись к дверям: на мостовой тут и там люди сбивались в группки и совещались промеж себя; первыми высказались те, кто постарше. Они ни словом не помянули то, что видели: вне всяких сомнений, это была она; речь шла о будущем и только о будущем.

К какому такому одиозному бедствию приведет ее появление? Что за корысть выманила старуху из ее страшного обиталища? Что за блестящую, но греховную махинацию задумал ее гений? А главное, какую катастрофу все это предвещает в будущем? Поначалу звучали только вопросы. Но тут заговорили седобородые старцы, и каждый обращался к своей маленькой группке: на их памяти старуха уже выходила из дому; они знавали ее в те времена, когда она была помоложе; они помнили напасти, случавшиеся сразу после ее появления; маленькие группки, затаив дыхание, внимали негромким вдумчивым голосам. Никто уже не задавал вопросов, никто не гадал, в чем заключается старухина зловещая надобность; все, затаив дыхание, слушали мудрых старцев, которые немало всего повидали и теперь рассказывали юнцам о пагубах прошлого.

Никто не знал в точности, сколько раз зловредная старуха покидала свой кошмарный дом; но самые старые старцы перечислили все случаи, им известные, и поведали в подробностях, куда она каждый раз направлялась и что за неотвратимая напасть приключалась следом, а двое даже припомнили землетрясение, разразившееся на улице стригалей.

Словом, много всяческих баек о давних временах рассказано было у кромки мостовой перед старыми зелеными дверьми, и опыт, который престарелые мужи обрели вместе с сединами, юнцам доставался задешево. Но из всего их опыта явствовало только одно: сколько рассказчики себя помнили, старуха никогда не совершала одной и той же пакости дважды, и бедствия, кои следовали за ее появлением, тоже никогда не повторялись.