Время и относительность

Я рискнула приоткрыть дверь немного сильнее.

Рядом с дедушкой никого не было, но он стоял перед стеной блестящего, подвижного льда. Внутри него были какие-то фигуры, похожие на тех первобытных людей, которых иногда находят в ледниках. Фигуры не двигались, двигался лёд. Его поверхность менялась, но не была жидкой.

Вчера вечером мне показалось, что во льду были глаза. А теперь там были и лица.

– Так, значит, вы хотите избавиться от этих паразитов, – сказал дедушка. – И как эти паразиты себя называют? Человеками? Ну, для вселенной это не большая потеря. Право первого в данном случае явно на вашей стороне. Посмотрим, что можно сделать, мой дорогой друг. Сожалею, что доставил вам неудобство. Мне абсолютно не следует вам мешать, что вы, что вы.

Я закрыла дверь, придавив кабель.

Мои сердца сильно стучали.

Позже...

Зашёл дедушка. Он ничего мне не сказал.

Я переживаю о нём. Я переживаю о том, почему мы здесь, что мы можем сделать. Я больше похожа на него, чем на них, на людей, которых он назвал «паразитами».

Может быть, я как-то и смогла влиться в их общество, но это лишь притворство. Я не с Земли. Как Мекон.

Единственный, кому я об этом рассказала – Малколм, потому что он всё воспринимает как волшебную сказку. Вчера он спросил меня, не придёт ли Дед Мороз ещё и на Пасху, раз снег до сих пор не сошёл. Он думает, что в телевизорах живут маленькие люди, которыми правят бестелесные головы, называемые Дикторами. Я рассказывала ему о других планетах, о других местах. Когда он вырастет, он будет думать, что я ему просто сказки рассказывала.

От этого мне грустно.

Человеческие существа – люди – инопланетяне. Односердечники, которые мчатся по своей жизни, быстро растут и стареют, никогда не меняют свои лица.

Но они не

паразиты. Это их дом, а мы у них в гостях. Нас сюда не приглашали.

Борясь с болью в голове, я думаю, что мы сбежали из Школы. Там, откуда мы родом, Учителя на нас злятся.

Я могу обойти эту боль. Есть способ вспомнить всё без неё – думать эквивалентами. Пока я представляю себе то, что скрывает туман моего сознания, в терминах того, что есть Здесь и Сейчас, я могу вспоминать Дом.

За постоянные пререкания на уроках Учитель захотел наказать дедушку миллионом «строк» и «палок». Дедушка взял школьное имущество (Будку) без разрешения Завхоза, и прогулял Двойную Географию, уговорив меня не пойти на «Игры», а отправиться с ним как бы на каникулы. Мы вышли за территорию Школы

, и Школьный Надзиратель нас разыскивает. Мы нарушали правила на полную катушку: курили за сараями, бегали по коридорам, воровали в школьном буфете, смеялись во время Собрания, одевались не по форме.

Если нас вернут в Школу, то будет не просто Наказание.

Осталось только одно правило, которое дедушка ещё не нарушал. Большое, определяющее правило, которое зашито в его (мой?) мозг так же глубоко, как импульсы, которые заставляют лёгкие дышать, а сердца биться. Главное правило гласит, что нам нельзя вмешиваться. Мы живём за пределами пространства и времени, заглядываем в них, наблюдаем, замечаем, проявляем академический интерес. Но мы не вмешиваемся. Теория под этим такая: это не наше дело. Нас не в чем обвинить, нас не за что похвалить. Мы знаем всё, но не влияем ни на что.

Вот, я могу признать: я бунтарка. Как Артур Ситон. Как Лоуренс Аравийский. Мне кажется, что я вообще не верю в правила. Даже... нет, особенно в основное. Я считаю, что вмешиваться – это обязанность. Я хочу быть частью пространства и времени. Когда мы покинули Дом, машины в Будке ожили: часы начали отсчитывать секунды, одометры – мили. Их там разметил дедушка, хотя пока мы не сбежали, в них не было смысла. Дом

не то место, где что-либо происходит. Пространство там было похоже на внутренность Будки: если бы вы взялись измерять всю вселенную, то пространство Дома осталось бы неучтённым. Когда мы сбежали, мы возникли в бытие, вошли в непрерывный поток, который течёт из прошлого в будущее, вышли из Будки и стали размерными.

А до того... я даже не знаю, можно ли было нас считать живыми.

Я боюсь, что главное правило до сих пор сидит в голове у дедушки, что побег из Дома не помог ему убежать от своего воспитания. Возможно, что в Будке Дом всегда с нами. (Может быть, Будка до сих пор Дома; может быть, украденное нами – лишь дверь.) Правило о невмешательстве есть и в моей голове, но из-за того, что я молодая (на мне всего лишь первое моё лицо), оно ещё не пустило корни. Что-то постоянно твердит мне, чтобы я не вмешивалась, но я могу спорить с этим. Пускай даже и ценой потери воспоминаний, но я могу сопротивляться Школьной дисциплине.

Думаю, поэтому дедушка меня с собой и взял. Я могу делать то, что он делать не может.

Понедельник, 1 апреля, 1963 г.