Время изоляции, 1951–2000 гг.

Судьба романа была забавной. Забавной, если не считать, что для самого Войновича она была исключительно трагической. Он был каким-никаким, но легальным советским писателем, но когда в 1970 году отчаялся эту книгу хоть кусками напечатать в России, она ушла в самиздат. В 1975-м он дал отмашку печатать её за границей, и на этом с его советской карьерой было, конечно, покончено. До 1978 года, в котором он досочинил второй том, он продолжал оставаться ещё советским гражданином, подвергался непрерывной слежке, травле. Один раз его пытались отравить, и он нашёл документы, об этом рассказывающие. Он болел, был вынужден распродавать обстановку, жил в обстановке постоянной слежки. В общем, до самого отъезда, а его фактически вытеснили, он глубоко страдал. Его судьба сопоставима только с участью Георгия Владимова, который тоже был довольно активный диссидент, и печатавшийся, и помогавший другим печататься за границей, жил так же двойственно, его спасало от физического уничтожения только напряжённое внимание западных корреспондентов. Что бывало здесь с диссидентами, про которых мало знали на Западе, показала судьба Константина Богатырёва, который в том же аэропортовском доме, где жил Войнович, насколько я знаю, они были ближайшие соседи и друзья, был просто убит бутылкой по голове. И скорее всего, если бы за судьбой Войновича не следила в четыре глаза вся мировая публицистика и если бы у Брежнева не было бы некоторой иллюзорной зависимости от Запада, от западного мнения, конечно, судьба Войновича была бы печальной – раздавили бы, как орех. Но этот орешек оказался крепкий, он уехал на Запад, там благополучно издал второй том «Чонкина», «Шапку», «Иванькиаду», много своих замечательных сатирических текстов, которые никак не могли бы появиться в России. Дальше он, уже после перестройки, напечатал «Чонкина» в «Юности». Сразу кинулся ставить эту вещь Эльдар Рязанов, ему очень понравилась книга, он даже собаку свою назвал Чонкин. Но у Рязанова не получилось, издатели не договорились о правах. И в результате картину, с Геной Назаровым в главной роли, достаточно слабую, снял Иржи Менцель. Так Чонкин был как-то частично, половинчато легализован. Но и до сих пор, что самое удивительное, книга эта остаётся крамольной. Прежде всего потому, что Войнович о главной духовной скрепе попробовал заговорить без пафоса. А уж когда была напечатана «Москва-2042», один из самых его провидческих романов, в котором есть патриарх Звездоний и непременное требование «перезвездиться», то есть как бы нарисовать звезду вместо креста, тут уже стало понятно, что Войнович неисправим. Самое ужасное, что он оказался абсолютно прав, и в «Москве 2042» мы сейчас и живём, правда, всё случилось гораздо быстрее. Победила та самодержавно-православная духовность, олицетворением которой был для Войновича, кстати, и Солженицын, выведенный у него под именем Сим Симыча Карнавалова. Всю карнавальную духовность Солженицына, всю его литературу, кроме первых двух рассказов, Войнович считал абсолютной фальшивкой, очень серьёзно поссорился с ним, написал про него замечательный памфлет «Солженицын на фоне века» и вообще посягнул и на эту скрепу тоже. Поэтому слава его и положение его остаются до сих пор не то чтобы двусмысленными, но какими-то вызывающими, какой-то челлендж есть в самом существовании Войновича. Может быть, это его и подзаводит, и даёт ему такую силу жить.

В последующих своих книжках – в «Монументальной пропаганде», в «Автопортрете» – он задумался над собой как над феноменом, потому что какая-то феноменальность, какая-то удивительность в Войновиче действительно есть. Главным образом потому, что он абсолютно не поддаётся ни на какие гипнозы и ему совершенно не свойственно чувство страха. Я начинаю иногда думать, что Войнович и есть такой русский человек, каким он задуман в идеале: бесстрашный, несколько циничный, подмигивающий читателю, весёлый, упорный, неубиваемый

. Но терпеть русского таким ни русское начальство, ни, что удивительно, сограждане всё ещё не готовы, поэтому всех гораздо больше устраивает бессмертный капитан Миляга, который продолжает по-свойски их истязать и уверять, что так оно и надо для блага Отечества.

Мне до сих пор не вполне ясно, устраивает меня или нет Чонкин в качестве русского национального героя. С одной стороны, мне с Чонкиным было бы невероятно скучно, потому что он действительно никаких возвышенных интересов не имеет, хочет просто жить и чтобы от него отстали. А с другой стороны, может быть, он и есть идеальный русский человек, потому что главная его особенность в том, что он добрый. Все вокруг него злые, и только они с Нюрой, два забитых, но неубиваемых человека, лучатся какой-то тихой добротой к миру. Поэтому они так ладят с животными, поэтому у них так родится всё на огороде, поэтому они так всё умеют. В общем, какая-то бесконечная трогательность в этом персонаже есть.