Время изоляции, 1951–2000 гг.

По жанру своему, как правильно определил его Войнович, это роман-анекдот. Синявский писал, что анекдот и блатная песня – два главных вклада советской власти в историю и культуру.

Действительно, других новых жанров мы не изобрели.

Анекдот – это не просто побасенка и не просто хохма. Анекдот просовывает свой нож в щель между реальностью и дурацким лакировочным её изображением

. В анекдоте всегда есть довольно серьёзный, а иногда и просто научный посыл. И «Чонкин» – это как раз анекдот о том, как из войны делают героический миф. Война в изображении Войновича, простите за невольный каламбур, – подчеркнуто глупа и негероична, и это первый потрясающий революционный вклад Войновича в литературу. Уже тогда, в 1975 году, я хорошо это помню, был первый по-настоящему громкий юбилей Победы, в 1965-м это отмечалось гораздо менее помпезно. Тридцатилетие Победы – это уже брежневская мифологизация: уже выходят фильмы, книги, спектакли, все рапортуют, уже Победа абсолютно залакирована, уже сказать какую-то правду о войне очень трудно. И правда в книгах тогда уже пробивается к читателю с величайшим трудом. А то, что пишет о войне Войнович, как-то подчёркнуто унизительно: во-первых, дикий бардак; во-вторых, постоянно мешающие всем, мешающие воевать идеологи, политруки, чекисты – получилось, что народ выиграл войну вопреки всему; в-третьих, Сталин и Гитлер идиоты, и оба они выведены в романе абсолютно безнадёжными кретинами: никакого стратегического мышления, только трусость, завышенные представления о себе и полное непонимание того, как устроен мир. Ну и конечно, эта книга проникнута невероятной ненавистью к чекистам. Такое мы встречаем редко. Когда капитан Миляга, думая, что он попал в плен к немцам, а на самом деле он находится у своих, начинает кричать, что он происходит из «русише гестапо», – это гораздо более отважно, чем весь Гроссман, у которого осторожно была высказана мысль, по-моему, кстати, неверная, о родстве советского и германского режимов. Внешнее родство было, но внутренне они очень различны. А вот Войнович не боится вслух сказать, что НКВД – это «русише гестапо», место, где цель – убить как можно больше русских. Когда, желая понравиться немцам, капитан Миляга начинает кричать «Да здравствует Гитлер!», вот это, пожалуй, самая откровенная и самая, если угодно, пронзительная сцена романа.