Время легенд

Гость лениво сползает. Затекло в коленях, дело известное, если весь день в седле. Нетороплив, степенен. Всё в нём делово и справно, а в лесу по-иному нельзя, уважать не будут. Улыбается открыто, во все зубы, а их полный рот. Смешно ему было и весело сидеть в седле и наблюдать за маленьким юрким хозяином, снующим вокруг его кобылы.

– Чего же ты в кустах высиживал, прятался, что ли? – смеётся Мишаня.

– Да то по делу, по большому ходил, до ветру, – разводит руками Домашоня, которому неловко и говорить об этом.

– Сколотил бы зады и не сидел бы в кустах.

– Пустое дело, – машет рукой Домашоня. – Делал не один раз, сколь доски перевёл, а в копейку же. Всё к одному, зима придёт – и нет нужничка. Рыбачки как повадились на реку, не отвадишь. Махни рукой, Миша. Гляди, вон тамбурочек прилепил и то, слава богу, второй годик стоит. А был какой, вспомни. Хоромы были, хоть пляши. Всё пожгли за зиму. А тут хоть вещички какие, хоть седельце твоё определить. Не в избу же его. Седлу после конского пота просохнуть надо сперва.

Шуруя по инерции дымарём, Домашоня с любопытством осматривает животное, незаметно косится на маленький вещмешок, сам собой упавший на крыльцо, вздыхает. Мишаня роется в кармане рубашки, чиркает спичкой, затягивается.

– Ну что? Есть мёд или пусто? Взял чего с липы? – любопытствует гость, пытаясь расположить хозяина к себе. – У Костыля-то народу полно. Лесников набилось, что пчёл в улье, – странно держит разговор Мишаня, словно оправдываясь за неожиданное вторжение. – Дымарь-то, паря, твой за болотом ещё видно было.

– Так ведь дыма-то не жалко, а зад, он один, – отшучивается хозяин. Хорошо ему, что гость весёлый, что из своих он и не обидит злым словом. – Какая нынче липа… Смех один. Так, брызнули. Я и не качал, всё в расплод пустил. Пусть набираются. Цветов дождусь. А где цветочек, там и пчела. А где пчела, там и медок, а где медок, там и сладко. Яблоньку за яблочки любят, а пчёлку за медок.

– Курьёзный ты человек, Домашонкин, – смеётся Мишаня, довольный встречей.

– Така наша доля-порода. Кукуем в одиночку. Поговорить-то не с кем. Останешься или дальше пойдешь горе мыкать? Хошь, оставайся. Место в доме найду тебе. Ночь ночевать – не век вековать.

Мишаня доволен. Домашоне ли не знать, что дальше-то и некуда, да и не к кому. А на лошади словно весь день черти гоняли, смотреть страшно. Да и искать в темноте понимающий человек никогда не станет.

Проходит волнение, Мишаня потирает лоб картузом, изредка вздыхая, выпуская накопившуюся за день усталость. Неспешно стягивает седло, гремя железками стремян. Аккуратно снимает мокрый, истёртый временем потник, осматривает сбитое до красноты место на хребтине кобылы. Ругается без злобы на хозяев, что довели животное до такого состояния.

– Определить бы животину на ночь. Хорошо бы дымокур соорудить. Комар-то вон злой какой, не продохнуть, – волнуется Мишаня. Шлёпая по голой шее ладонью, быстро вяжет кобылу, пропуская верёвку через шею и ведёт к воде. Там снова ругает усталое животное за накопившиеся грехи, потом тянет уже без понуканий обратно. Опять возится с уздой, ругается, оттого что руки делом заняты, а комар наседает нещадно.

Вяжет лошадь на несколько узлов и тянет её к густой траве. Домашоня искоса наблюдает. Ему, привыкшему к одиночеству, какое-то время в диковину человек, да ещё с животиной.

– К утру одна верёвка останется. Съедят твою Скамейку за ночь, – подшучивает старик, которому, конечно же, жаль кобылу.

– Ничего, дюжая кобылёшка, привычная. На то ей и хвост, чтобы от комаров отбиваться, – оправдывается Мишаня, вытирая ладони. А Домашоне всё равно жалко. Он внимательно смотрит, как неуклюже катается кобыла в траве, трясёт куцей гривой и звенит удилами. У него в глазах вдруг вспыхивают огоньки. – А давай мы её в дом на ночь. В углу её привяжем. А что… Поместится как миленькая.

Мишаня выпучивает глаза и отваливает губу.

– А что такого? Лошадь не корова. Она умная. Я зимой делал так. И в доме теплее.

Мишаня ничего не говорит, борется с приступом хохота, переводит взгляд на кобылу и представляет это чудовище в углу за печкой. Его прорывает смех, и он становится красным, как варёный рак. Домашоня тоже хохочет, да с присядкой, притопывая от удовольствия, машет рукой и остаётся очень довольным Мишаниной реакцией.

– Шучу я. Айда в дом.