Время легенд

Можно по-разному охотиться, и, если не вникать в тонкости этого ремесла, может показаться, что это наполненная приключениями прогулка по лесу, что можно брести или красться с ружьём наперевес, и тайга обязательно подарит что-нибудь из своих запасов.

Если бы это было так… Ещё в раннем детстве Матвей узнал, что охота – это нечто другое, состоящее из терпения, ожидания, а порой и невыносимых физических усилий, и только в последнюю очередь из азарта. Не один азарт гнал человека по лесным дебрям. Была ещё нужда и крайняя необходимость. И только она по-настоящему могла оправдать смерть зверя. Азарт же являл собой непостижимое явление, благодаря которому охотник преодолевал непреодолимое, становясь сильнее своей жертвы. И тогда человеческое сознание уподоблялось сознанию зверя. А вместе с ним и слух, и зрение, и даже восприятие запахов становились такими же, как и у лесных обитателей. Именно тогда, по мнению Матвея, и начиналась самая настоящая охота. А до этого он часами и сутками бродил и рыскал, подобно волку, прислушиваясь к звукам и шорохам леса. Застывал на долгие минуты, задерживая дыхание, чтобы вычленить, отделить от тысячи едва уловимых колебаний воздуха тот звук, который принадлежал зверю. И для этого совсем не обязательно было лезть в непролазную чащу, где его мог выдать собственный шум, где упавший с дерева лист мог шуметь, словно сорванное с крыши кровельное железо. В поисках встречи Матвей ходил по старым лесным дорогам, геометрия которых, словно паутина, была с самого детства отпечатана в его памяти. Прислушиваясь к звукам, уподобляясь тем, на кого он охотился, Матвей ловил себя на мысли, что в эти мгновения больше ни о чём не думает, что голова его чиста, а значит, это и есть настоящая жизнь. Уже к сумеркам, двигаясь по заросшим колеям, голодный и изнурённый постоянным напряжением, он опять ощущал на себе тяжесть возвращающихся в него мыслей. Блуждая по лабиринтам своего сознания, он уже боялся, что однажды заблудится в них и не сможет больше вырваться на свободу, в тот мир, который окружает его.

А потом явилась медведица. Её высокую горбушу он спутал с кабаньей. У него так и вырвалось вслух – секач. Огромный, уверенный в себе зверь спокойно трусил, скрытый зарослями орешника, и Матвея поразила та виртуозная бесшумная поступь гиганта, с которой он двигался по земле. Как Матвей и ожидал, зверь остановился перед дорогой. Скрытый лещиной, он стал рыться в земле, выдавая своё присутствие лишь торчащим поверх кустов горбом. Выстрел был в область лопаток, но короткий стволик вкладыша под большой патрон выдал сильную отдачу, и Матвей буквально увидел, как трассерная пуля, завысив полёт, ударила по шерсти, скашивая позади зверя зелёную листву. Тот ухнул и стал кататься в конвульсиях по траве. Матвей мгновенно разломил дробовик, чтобы поменять патрон, но в это мгновение вдруг услышал шорох в стороне от себя. Мимо него, прямо к дороге, буквально распластавшись по земле, летел медвежонок. Матвея аж подбросило от осознания, что в пятнадцати метрах от него кувыркается раненая медведица. Но до этого он по инерции, в азарте выпустил по летящей мишени оба заряда, осознавая, что палит мимо. Медвежонок истошно заорал, припустив ещё сильнее, и через секунду скрылся в зарослях. Его жалобный плач ещё долго разносился эхом по уходящим от ряжа стрелкам.

Осторожно подойдя к месту, где затих зверь, Матвей с удивлением увидел пустую полянку. Вокруг всё было изломано, везде валялись клочья медвежьей шерсти и нестерпимо воняло медвежатиной. Следы тянулись в глубокий распадок, и, пройдя по следу волочившей задние ноги медведицы, Матвей понял, что ранил её в область позвоночника. По началу лёжки были частыми. Зверь оставлял на них не только свой особенный запах, но и капли крови на кустах. Постепенно кровь прекратилась, а вскоре следы потянулись в противоположный ряж. По-прежнему слышался скулёж детёныша; он звал свою мамку, и то, что медведь пошёл вверх, доказывало, что рана была не смертельная. А значит, медведица должна была оклематься. Не испытывая угрызений совести за понапрасну загубленного зверя, который мог в конце концов достаться воронам, Матвей оставил преследование и повернул обратно. Потом он пожалел, что смалодушничал, ведь каждая медвежья лапа у китайцев была на вес золота.

После этой встречи были и другие, накапливая в душе Матвея лишь досаду и разочарование. Секунды азарта превращались в часы уныния и хандры, а сам Матвей, желая освободиться от тяжёлого чувства невезения, уходил от своей пасеки всё дальше и дальше. Забирался всё выше в сопки и там, в каменистых россыпях, лишь изредка окидывая взглядом бесконечный горизонт, подолгу сидел в укрытии, отдаваясь бесплодным размышлениям о жизни. Где-то в голубой дымке проглядывала тёмная лента Амура, а за рекой уходила в бесконечную даль чужая территория, откуда иногда доносились самые причудливые звуки. Порой ему хотелось махнуть в те края, спуститься к Амуру и опустить в его воды свои руки.