Читаем Время неприкаянных полностью

Дорогой папа,

Мне девятнадцать лет, и я пишу тебе из своего ашрама. Я обязана сделать это для тебя. В конце концов, и в лучшем, и особенно в худшем я твоя дочь. Это будет последняя весть о моей жизни. Не отвечай мне.

Тебе должны были это сказать в тот день, когда это случилось. Может быть, чуть позже. Когда именно? Понятия не имею. Наверное, новость тебе сообщил твой приятель Болек, который всегда все знает. Ты позвонил дедушке с бабушкой — они отказались говорить с тобой. Бабушка запретила любое общение с тобой. Короче, три года назад Катя попыталась покончить с собой. Как мама. Но бедной Кате повезло больше: боги оказались милосердны к ней. В последнюю минуту ее удалось спасти. Она оказалась в больнице, потом в специализированной частной клинике — семья взяла это на себя. О ней хорошо заботятся, она находится под постоянным наблюдением и в состоянии неизбывной злобы. На меня — за то, что я люблю ее. На врачей, на других больных, на слишком яркое солнце, на слишком темную ночь. В общем, на жизнь. И особенно на тебя, поскольку именно ты дал ей эту жизнь. Она тебя по-прежнему ненавидит. Это сжигает ее. Почему нет лекарства от ненависти? Какой-нибудь инъекции или таблетки? Я спрашиваю себя, стоило ли нашим соседям вызывать «скорую помощь».

Ты причинил нам много зла. Ты подтолкнул маму к смерти, Катю к безумию, а меня к смирению.

Знаешь ли ты, что даже теперь пугает меня больше всего? Уверенность в том, что я твоя дочь. Я ношу в себе тебя. Ношу в себе твое разрушительное зло.

Я не говорю, что ты не был добр к нам. Ты был добр. Ты никогда нас не наказывал, не унижал. Ни разу ты не отказал нам в подарке. Был ли ты искренен, когда целовал нас, водил в Люксембургский сад поиграть у большого фонтана? Если да, то искренность твоя была чисто внешней, искусственной: она служила прикрытием для тех дурных сил, которые таились в тебе. Подобно Кате, я чувствовала, как они пробуждаются — порой без всякой причины или предлога — посреди фразы и даже при поцелуе. Настолько, что я не смогла бы привести тебе какие-либо реальные, осязаемые доводы, объясняющие наше отчуждение от тебя. Спроси меня, что мы можем поставить тебе в укор — поступок, жест, слово, — и мне нечего будет сказать. Это было у нас на уровне ощущения. Мы его не сознавали. Открыла нам глаза мама. Вот с ней дело обстоит иначе. Она столько тебе дала, а ты превратил ее жизнь в ад, откуда можно вырваться только в смерть.

Здесь, в этом ашраме, нас обучают главным принципам, без которых человек не способен осуществиться, стать составной частью Творения. Один из них — обретение ответственности за прошлое и смысла для будущего. Вот почему я считаю себя ответственной за все то, что произошло в нашей семье. Ответственной за самоубийство мамы, за болезнь Кати и даже за твою болезнь.

Пока я еще не могу применить эти идеи на практике. Я нахожусь в поиске. Здесь мне помогают искать.

Но уже сейчас я знаю, что в иной жизни или на ином этапе нашей жизни мы, возможно, встретимся вновь. Тогда мы попробуем исправить зло, которое причинили друг другу.

Я желаю тебе обрести счастье с помощью тех средств, которые есть у тебя. Молю богов, чтобы ты больше не заставлял страдать других людей.

Эта молитва для меня — способ навсегда проститься с тобой.

Твоя бывшая дочь Софи.
Перейти на страницу:

Все книги серии Еврейская книга

В доме своем в пустыне
В доме своем в пустыне

Перейдя за середину жизненного пути, Рафаэль Мейер — долгожитель в своем роду, где все мужчины умирают молодыми, настигнутые случайной смертью. Он вырос в иерусалимском квартале, по углам которого высились здания Дома слепых, Дома умалишенных и Дома сирот, и воспитывался в семье из пяти женщин — трех молодых вдов, суровой бабки и насмешливой сестры. Жена бросила его, ушла к «надежному человеку» — и вернулась, чтобы взять бывшего мужа в любовники. Рафаэль проводит дни между своим домом в безлюдной пустыне Негев и своим бывшим домом в Иерусалиме, то и дело возвращаясь к воспоминаниям детства и юности, чтобы разгадать две мучительные семейные тайны — что связывает прекрасную Рыжую Тетю с его старшим другом каменотесом Авраамом и его мать — с загадочной незрячей воспитательницей из Дома слепых.

Меир Шалев

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза
Красная звезда, желтая звезда
Красная звезда, желтая звезда

Еврейский характер, еврейская судьба на экране российского, советского и снова российского кино.Вот о чем книга Мирона Черненко, первое и единственное до сего дня основательное исследование этой темы в отечественном кинематографе. Автор привлек огромный фактический материал — более пятисот игровых и документальных фильмов, снятых за восемьдесят лет, с 1919 по 1999 год.Мирон Черненко (1931–2004) — один из самых авторитетных исследователей кинематографа в нашей стране.Окончил Харьковский юридический институт и сценарно-киноведческий факультет ВГИКа. Заведовал отделом европейского кино НИИ киноискусства. До последних дней жизни был президентом Гильдии киноведов и кинокритиков России, неоднократно удостаивался отечественных и зарубежных премий по кинокритике.

Мирон Маркович Черненко

Искусство и Дизайн / Кино / Культурология / История / Прочее / Образование и наука

Похожие книги