Время первых. Лекции по истории античной литературы

Так в русских былинах очень часто встречается выражение широкая степь. Но степь и не бывает узкой. Использование эпитета широкая это лишь желание подчеркнуть простор степи. Это первая особенность постоянного эпитета. Вторая особенность – такие эпитеты всегда как-то характеризуют предмет. Ахилл ведь может и лежать, а он быстроногий. Гектор может и не надевать шлем, но он всё равно шлемоблещущий. Есть и более прямые примеры: корабли называются

быстрыми, когда они стоят на причале, небо – звёздным – средь бела дня, глашатаи – звонкоголосыми – когда они молчат. Особенно удивительно одно сравнение в «Одиссее»: Навсикая стирает бельё в тот момент, когда появляется после долгих странствий Одиссей, и оно – ослепительно. Но если оно ослепительно, зачем же стирать? Что это такое? Но всё дело в том, что это взгляд из вечности, а не из бренности. Не важно, какое бельё в данный момент, важно, какое оно вообще. Глашатаи потому и глашатаи, что у них звонкие голоса, хотя в данный момент они могут и молчать. Какое это имеет значение?! Небо всегда звёздное. Это вообще его свойство. Ахилл – быстроногий. А у Навсикаи всегда ослепительное бельё…

Подобное видение имеет некоторые аналоги в древнем изобразительном искусстве, в частности, в греческой вазописи или в египетской живописи. Вообще, древняя живопись не знала перспективы, потому что перспектива навязывает определённую точку зрения на мир, показывает, каким его видит художник. А древние изображают, каков он есть на самом деле. Они считали невозможным выбирать перспективу. И, в сущности, в греческой вазописи всегда присутствует постоянный эпитет. Когда изображается пастух со стадом, это не значит, что он пасёт стада. Это значит, что он пастух. А когда на египетской фреске фараон изображён на троне – это не значит, что он восседает на троне, это значит, что перед нами – фараон. Это и есть постоянные эпитеты.

Такова основа гомеровского эпоса – это некая абсолютная точка зрения на мир. Это мир, увиденный глазами бога…

Греческая лирика VII–VI вв. до н. э

Возраст человечества насчитывает свыше ста тысяч лет. Мы даже не можем сказать в точности, каков он… Поэмы Гомера стоят на границе этого уходящего в даль прошлого эпического периода и начала этапа, который характеризуется тем, что из монолитной человеческой общности впервые начинает выделяться личность. На смену мифологическому приходит мышление, которое и сформировало в итоге тот тип человека, что существует по сей день.

Такой масштабный переворот в сознании не мог не вызвать к жизни совершенно новый тип культуры. Философ К. Ясперс справедливо обозначил его как осевое время, – это период примерно от VIII до II вв. до н. э. Если говорить о мире в целом, наступала эпоха библейских пророков, основателей зороастризма, буддизма, конфуцианства, первых греческих философов…

В литературе – это время рождения лирики. Хронологически оно приходится на VII–VI вв. до н. э., бурный период в истории Греции – разложение родового строя и постепенное становление греческого государства, которое окончательно складывается к V в. до н. э. прежде всего в Афинах.

Слово впервые обрело автора. По отношению к поэме Гомера такой вопрос просто не мог бы возникнуть. Гомер воспроизводит предание, рассказывает о том, что было: «Гнев, богиня, воспой…» Он, можно сказать, исполнил эту божественную песнь, обработал её, передал суть. А лирический поэт рассказывает о себе, о своём времени. Он сам и есть главное действующее лицо.

Если говорить о лирике в целом, она, как и эпос, тоже имела глубинные фольклорные корни. Это очевидно. Но её древние истоки иные, чем у эпоса. Лирика выросла из магии. Магия, магическое мышление – очень важные её составляющие. Прежде всего, это различные магические заклинания, заговоры. Допустим, чтобы вызвать дождь или избавить человека от болезни, жрецы, шаманы произносили особые заклинания. Но они непременно должны были обладать и какими-то особыми, выражаясь современным языком, экстрасенсорными качествами, иначе бы ничего не получилось. Помимо знания, от них требовалось ещё и некое собственное духовное движение…

Слово несло иррациональную, заклинательную силу. Этот момент сохраняется в европейской лирике на протяжении всей её истории. Она, конечно, уже перестает быть магической, но это особое внутреннее напряжение в ней всё же остаётся. Оно, вообще, всегда присутствует в поэзии. А иногда даже такие формулы возникают, хотя они, конечно, уже утрачивают прямую магическую направленность. Скажем, у Пастернака:

Не волнуйся, не плачь, не трудиСил исcякших и сердца не мучай.

Ты со мной, ты во мне, ты в груди,Как опора, как друг и как случай…28(«Не волнуйся, не плачь, не труди…»)

Звучит вполне как заклинание… Или, к примеру, строчки Мандельштама: