Время просить прощения

Собрались и оделись быстро, мама покормила, собрала с собой еды нам обоим, перецеловались со всеми и отправились к вокзалу. Здесь вновь объятия и целование уже с родными друзей, ведь нас не одних тут отправляли, мальчишек было много. Парни все хорохорились, но было видно, что неопределенность пугала и их самих.

Поезд подошел ровно в восемь часов тридцать минут. Погрузка была быстрой и четкой. Какой-то вояка вылез из первого вагона и всех построил, затем толпа загрузилась, и поезд тронулся в путь. Удивили и сам поезд, и вагоны, и то, как мы в них расположились. Это не были товарные вагоны, о которых нам так любили вещать в будущем, дескать, везли всех на убой, как скот, в каких-то теплушках. Ничего подобного. Обычные вагоны, привычные даже для меня, разве что цвета другого, да внутри не так чисто, как в будущем, а так отличий почти никаких. Может, позже, когда будут перевозить солдат и всякие воинские соединения, что-то упростят, но сейчас, в начале войны, поезда именно такие.

Уже через час пути от военного, который рулил на погрузке, с сожалением узнали, что нас с батей разделят. Отец очень переживал по этому поводу, но я успокоил его:

– Да ладно, бать, все будет нормально. Вряд ли нас взяли бы вместе. Прорвемся!

– Ты все помнишь? Пиши матери, понял? Причем сразу, как окажешься в части, так и напиши. А уж она мне сообщит.

– Конечно, бать, я все помню и понимаю.

…Ехали вместе мы примерно до Горького, там меня и остальных мальчишек выгрузили из поезда, но только для того, чтобы загрузить в другой. Удалось узнать, что будет с отцом. Оказалось, его, так как он бывший военный, правда, демобилизованный, отправят прямо на фронт, а нас, малолеток, на короткие курсы и после присяги туда же.

Из Горького я попал прямо в Москву. Посмотреть ничего не удалось, сразу с поезда, окольными путями и пешком, нас привели на территорию какой-то части. Через пару часов я мотал портянки, благо уже умел, и начал учить устав.

Общаться с парнями не больно хотелось, поэтому я больше молчал и оставался наедине с самим собой. Мыслей, то ли я делаю, не было, настораживало ожидание. Существовало ли хоть какое-то предчувствие, что вскоре что-то случится? Не знаю, было просто печально, чуточку страшно и раздражало неведение.

Присяга состоялась через неделю, все это время мы учились ходить строем, петь песню и пользоваться винтовкой Мосина. Нет, стрелять не давали, только разбирать-собирать, да чистить, но и то хлеб, хоть буду знать, как.

А еще через семь дней – вновь эшелон, на этот раз как раз теплушка, но вполне себе нормальные условия, а не свинарник. Есть давали, воды много, оружие уже с нами навсегда… Что еще надо?

– Сев, не слышал, куда нас? – спросил на второй день пути один из парней, вместе с которым мы призывались.

Он также был из моего города, более того, как я понял, мы еще и дружили раньше. Парнишка он спокойный, не шебутной, только уж больно тощий, как скелет.

– Да кто его знает, вроде как в Минск едем.

– Ребята так же говорят, слышали на станции. Ночью, когда стояли, пропуская эшелон с ранеными, путеобходчики между собой болтали.

– Значит, туда и везут, – пожал я плечами.

– Сев, ты какой-то другой стал, – вдруг заметил парнишка, – раньше весельчак был, истории всякие придумывал и рассказывал, а теперь ни с кем и не дружишь…

– Да со всеми я дружу, – отмахнулся я. – Просто, Мишка, мы ведь на фронт едем, вот и думаю… Как там батя? Жив или нет? Всяко может приключиться.

– Дядя Паша немцам покажет, он ведь у тебя за финскую «Красное Знамя» имеет, умеет воевать.

– Это да, только уж больно горячий он, а немцы – это не финны, да и техники у них столько, что в рукопашную не воюют, все издали, артиллерия, танки, самолеты… Видел уже, над нами тоже пролетал?

– Видел гада, заходил низко, пугал…

Говорили мы минут тридцать, а прервал нашу беседу как раз самолет. Точнее, это были сразу четыре таких, как мы накануне видели. Они заходили с востока и шли по ходу движения поезда. В какой-то момент я вспомнил, как в будущем рассказывали и показывали атаки немецких самолетов на воинские эшелоны. На самом деле все куда страшнее. Разве можно передать словами то, что сам не переживал? Поверхностно, конечно, можно, но… Когда раздался вой, а за ним грохот, и пол ударил мне в ноги, я аж язык прикусил. Поймал себя на мысли, что куда-то лечу, и, не успев сообразить, хлопнулся вниз, ударившись перед этим в стену. Голова просто раскалывалась, но встать я не мог. Меня здорово прижало к полу, тут ведь и других солдат хватало. Новый толчок, взрыв, и откуда-то тянет дымом.

– Наружу, быстрее! – кричу я, пытаясь столкнуть с себя какого-то парня, что лежит и боится поднять голову.