Время просить прощения

Вновь тот же «полушубок» пробежал с пистолетом в руке. Но так как он уже пробежал, продолжаю путь ползком, так оно вернее. Заодно, пока полз, разглядел и других таких же. Есть люди, слава богу. Кто бегом, кто так же, как и я, но люди упорно шли к укрытиям. Наконец и я свалился прямо в окоп, проглядев его, пока глазел по сторонам.

– Ты кто? – тут же накинулись на меня.

Группа солдат, наши, конечно, сидели на карачках и чего-то ждали.

– Дед Пихто! Такой же, как и вы, – брякнул я.

– Контуженый, что ли? – почему-то удивленно спросили в ответ.

– Отмороженный! – фыркнул я.

– Давай сюда, командир тут приказал быть, как соберут народ, что уцелел на берегу, пойдем в атаку.

Да не вопрос, легко! Чего нам стоит, всего-то встать и пойти, а то, что убьют сразу, ну так война… Сарказм – это хорошо, но не в такую минуту. Скорее всего, я просто пытаюсь сейчас унять тот животный страх, что кипел во мне. Сравнить могу со Сталинградом, там на вокзале было примерно так же, но можно было хоть чуток укрыться. Зато здесь явно больше противника, точнее, пулеметных точек противника, простор тут есть, для пулемета самое то.

– Бойцы. Нельзя ждать, когда нас просто перебьют. Мы должны расширить плацдарм, чтобы те, кто идут за нами, могли переправиться. Вы не одни, здесь еще есть подразделения нашей Красной Армии, все вместе ударим и победим. Вперед, товарищи, за Родину!

…Первый раз такое довелось увидеть, раньше как-то без этого обходилось. Как же я удивился тому, как на такой призыв отзывается народ. Люди закаменели лицом, сжали свое оружие в руках, как в тисках, и молча, без всяких киношных призывов выскочили из окопов.

Немцы встречали нас просто ураганным огнем, я бежал вместе со всеми и постоянно крутил головой. То тут, то там падали, сраженные пулями противника, бойцы. Никаких спецэффектов вроде киношных полетов на несколько метров. Бежит человек – и вдруг, словно натыкаясь на стену, падает. Тихо, без криков и стонов.

Стоны пришли позже. Когда вокруг лежали все, в том числе и я, и прекратился обстрел. Словно выключив звук, стихла стрельба, разрывы мин и гранат, тишина. Но как только перестали свистеть пули, по нарастающей, появлялся новый звук. Боже мой, как такое передать?! Это был не стон человека, а гул, нарастающий, как звук взлетающего самолета, гул умирающих, раненых людей.

В меня попали две пули, одна куда-то в живот, вторая – в плечо. Что поразило, в той ситуации я даже не сразу осознал это, просто упав, не мог шевелить рукой, а внутри все начинало гореть. Я уже опытный, понимаю, что случилось, и не кричу, лишь сжимаю зубы так, что они начинают хрустеть. А вокруг стонали, кричали и выли люди, такие же мальчишки, как и я, которые не хотят умирать, и им сейчас очень больно.

– Есть живые, ребята, отзовитесь? – слышу приглушенный голос.

Кто это? Сколько прошло времени? Открываю глаза – и вижу ночь. Да ладно, вроде уже светало вовсю, когда мы атаковали?

В этот момент меня кто-то потряс за раненое плечо, и я вскрикнул от боли и неожиданности.

– Живой? Живой, братка? Потерпи, сейчас вытащу!

Зачем? Куда он собирается меня тащить?

Вокруг начинается возня, вожу глазами, наблюдая, как тут и там суетятся солдаты, осматривая тех, кто лежит. Под меня что-то суют, не понимаю, что это, но любое касание вызывает дикую боль.

– Не надо, больно, оставьте меня, я умираю, – прошептал я, сделав огромное усилие.

– Ты что, браток, тебя в госпиталь сейчас, там подлечат, там лекарства, сестрички, все будет хорошо, – шепчут мне прямо в ухо.

Начинается какое-то движение, с трудом понимаю, что меня тянут. Что-то давит под мышками, но не больно, просто непривычно как-то. Оказывается, меня обвязали чем-то и тянут волоком по земле. Внутри все горит огнем, боль в руке я не чувствую, ее словно вообще нет, все перебивает жжение внутри, в животе. Не могу терпеть и, расслабившись, проваливаюсь в забытье.

Все? Или нет? Где я на этот раз? Ведь, кажется, это было мое последнее приключение, больше ничего такого не было. После Ленинграда я созрел, наконец, и все началось с начала. А что теперь?

Возвращается боль. Мне кажется, тело просто скручивают в пружину. Интересно, а когда она выстрелит и раскрутится?

Открываю глаза и вижу все ту же темноту, редкие огни, тусклые, грязно-желтого цвета, виднеются чуть в стороне.

– Осторожнее! – доносится до меня чей-то голос.

Уже не шепчущий, а вполне себе громкий. Пытаюсь крутить головой, не получается, но, скосив глаза вниз, осознаю, наконец, где я. Меня только что выгрузили из лодки, вижу и лодки, и берег, а значит, смогли все же переправить на наш берег. Только вот зачем? Все равно ведь не вытяну, помру, я же чувствую!

Внезапно начинает грохотать вокруг. Опять обстрел… Вижу, как встают фонтаны разрывов на берегу и на воде. Но мне не страшно. Рядом со мной постоянно кто-то крутится, суета такая, что в глазах рябит. И тут я замечаю девушку. Маленькая, тоненькая фигурка в немыслимо длиннющей шинели, доходящей чуть не до земли, стоит рядом и плачет навзрыд.

– Ложись, – шепчу я так, как будто хочу кричать, но не получается. – Ложись, дуреха, убьют!