Время расставания

Камилла вспомнила, что Виктор, когда они около четырех часов вернулись домой, отключил телефон. Молодая женщина, смеясь, сказала любовнику, что она наконец поняла, как приятно прогуливать школу.

Растерявшаяся молодая женщина почувствовала, как заливаются краской ее щеки. Что делать? Предложить матери войти? Но она не хотела видеть ее у себя, тем более сейчас. К редким визитам Валентины надо было «постепенно созревать», нужны были свежие цветы у входа, чистые пепельницы, ровно лежащие подушки, навощенный паркет. По какому праву она беспокоит ее, являясь без предупреждения?

Камилла не видела мать уже четыре месяца. Они встречались на Рождество и на дни рождения. И тогда даже Камилла не осмеливалась отказаться от праздничных ритуалов, она боялась окончательного разрыва с матерью. Если они встречались в ресторане, на модных дефиле, то вежливо приветствовали друг друга, стараясь не проявить излишнего недружелюбия. И каждый раз Камилле казалось, что злые шипы впиваются ей в сердце.

— Чего ты хочешь? — недовольно бросила Камилла.

— Я могу войти или ты так занята, что я должна присесть на лестничной площадке?

Камилла неохотно сделала шаг назад. Она сразу же отметила элегантность лисьего жакета матери и узнала почерк Александра Манокиса. Валентина бросила жакет на спинку кресла и нервно стянула перчатки. Камилла затянула потуже пояс халатика и прошлась по гостиной, чтобы зажечь лампы. Она успокоилась, увидев, что дверь, ведущая в спальню, закрыта. Должно быть, Виктор проснулся.

Когда Валентина повернулась лицом к дочери, молодая женщина заметила, как бледна мать. Брови, очерченные карандашом, а под ними блуждающий лихорадочный взгляд.

— Максанса арестовали, — выдохнула Валентина.

Каждый раз, когда Камилла слышала о брате, она испытывала странное чувство, в котором были и раздражение, и разочарование, и зависть. Она не понимала, почему после смерти их отца ни разу не получила от брата ни единой весточки. За три года ни письма, ни телефонного звонка. Казалось, что для него она умерла. Максанс игнорировал письма сестры, которые та посылала в Нью-Йорк по адресу, продиктованному матерью. Камилла знала, что раз в год юноша приезжает в Париж, чтобы повидать Валентину, но он ни разу не навестил сестру. Со временем Камилла перестала думать о брате.

Тогда, после смерти отца, мама сообщила ей, что Максанс уехал в Америку, уехал внезапно, никого не предупредив. Камилла вспоминала, что, узнав эту новость, испытала трусливую радость: по крайней мере, он не будет вмешиваться в дела фирмы. Сначала молодой человек работал фоторепортером на «Paris Match», но затем, желая сам выбирать темы репортажей, — «Потому что он от рождения чересчур независимый», — утверждала Валентина. «Правильней сказать, недисциплинированный», — думала Камилла, — Максанс обратился в агентство «Magnum», которое стало заниматься его правами на воспроизведение снимков, в то время как фотограф оставался единоличным владельцем негативов. «Негативы — это самое главное для фотографа, ты понимаешь? Это — его достояние», — объяснила Валентина дочери. Камилла тогда молча пожала плечами.

Некоторое время спустя после разрыва с Сергеем она открыла номер американского журнала «Life», в котором был представлен большой материал о Советском Союзе эпохи Никиты Хрущева. Под репортажем стояло имя Максанса Фонтеруа. На своих фотографиях он запечатлел никому не известных людей с мрачными лицами, искаженными усталостью. Художник добился особого драматизма, фотографируя этих людей на фоне помпезного московского метро, поражающего своей роскошью, длинными эскалаторами, спускающимися в недра земли, мозаичными потолками и мраморными лабиринтами переходов. Чтобы подчеркнуть хрупкость человеческого естества, Максанс сыграл на контрастах черного и белого, на четкой симметрии колонн, на реализме скульптур, украшающих станции метро. Так появились захватывающие снимки влюбленной пары, старого пьянчужки… До этого момента Камилла всегда сравнивала фотографов с ворами, крадущими мгновения чужой жизни. Взглянув на работы брата, она поняла, что талантливый фотограф раскрывает зрителю душу портретируемого.

— Арестовали? — повторила Камилла. — И что он натворил?

— Он в Будапеште.

Камилла посмотрела на мать округлившимися глазами.

— Ты вообще не читаешь газет? — все сильнее раздражаясь, спросила Валентина. — Ты должна была бы знать, что венгры восстали против советских оккупантов. Вполне очевидно, что СССР это пришлось не по нраву. В страну вошли танки, призванные подавить мятеж.

— Конечно, я в курсе того, что происходит в Будапеште с 23 октября, мама, — возразила Камилла, также чувствуя, что закипает. Ее бесило, что мать находит любой повод, чтобы указать дочери на ее ошибки. — Я знаю, что Максанс отправился в Венгрию, намереваясь вести репортажи с места событий. Я видела его фотографии.

Она вспомнила снимок, на котором люди низвергали статую Сталина, лицо ребенка, покрытое копотью, и его широкую улыбку, открывающую сломанный зуб.

— Но я думала, русские покинули столицу Венгрии.