Время расставания

— Послушай, Петер, ты — мой единственный сын, и я тебя люблю больше всех на свете. Когда ты родился, я испытала небывалое счастье. Ради твоего отца и тебя я готова пройти все круги ада, но выслушай меня внимательно, потому что больше я не стану повторять: если когда-нибудь ты предашь, пускай даже один-единственный раз, те идеалы, на которых мы воспитывали тебя, если ты забудешь о таких ценностях, как терпимость и человечность, ты мне больше не сын, а я тебе не мать. Я объяснила достаточно понятно?

Юный Петер застыл как громом пораженный. Он не узнавал эту напряженную женщину с жестким взглядом. Куда делась его ласковая мамочка, которая заботилась о нем, когда он болел, радовалась его успехам в школе и успокаивала, когда у него случались поражения? Внезапно мальчик со страхом обнаружил, что его мать может существовать без него, сама по себе. Что она может судить его и счесть виновным.

Ева так сильно сжимала пальцы сына, что ему стало очень больно, но это не имело значения — никогда раньше Петер не испытывал подобного озарения. Если он может разочаровать ее, значит, он может и заставить мать гордиться собой. Следовательно, речь идет о борьбе, как тогда, на школьном дворе, когда этот зверь Фишер ударил его. Отныне любовь матери не будет доставаться ему даром, придется сражаться, чтобы заслужить ее. Это откровение озарило его душу, как вспышка молнии, поколебало его детские убеждения и высветило всю низость и величие человеческой сущности.

— Я вижу, ты понял, — прошептала Ева, выпуская пальцы мальчика и хлопая его по руке. — Впрочем, я в этом не сомневалась.

Фрау Крюгер улыбнулась, и это была ее первая искренняя улыбка за долгие месяцы.

После обеда они отправились на прогулку. Карл протянул Еве руку. Петер шагал чуть в отдалении, погруженный в свои мысли.

Они вышли на просторную площадь Аугустусплац, на которой возвышались прекрасные здания, в том числе и здание Оперы. Раздался лязг тормозов, и трамвай, остановившись, выпустил из своего чрева толпу пассажиров.

— Возможно, ты была излишне сурова с ним, — пробормотал Карл.

— Я была искренней, — возразила Ева. — На Петера оказывают дурное влияние, и я этого не приветствую. Все нормальные молодежные организации распущены. На последнем родительском собрании некоторые из пришедших вскидывали руки в гитлеровском приветствии. Ты бы видел мое лицо и лицо учителя истории! К сожалению, я не умею скрывать свои чувства.

— Но в преддверии смены правительства нам следует научиться притворяться. К счастью, в стране уже зреет протест… Взгляни на нашего бургомистра. Гёрделер[29] выставил стражу у Ратуши, чтобы помешать поднять над нею нацистский флаг.

— Ты всегда был оптимистом, Карл, но на сей раз, боюсь, ты ошибаешься.

Она подняла голову и окинула взглядом кариатиды и стройные колонны университета.

— Я с горечью думаю о том, что они создали комиссию для национализации старейшей школы Германии! Они все уничтожают: газеты, своих противников, образование… Взгляни, вот что нас ждет, — и женщина указала на ребенка в коротких штанишках, весело бегущего за мячом, разукрашенным свастикой.

— Англия и Франция не допустят этого.

— И что, по-твоему, они сделают? — с иронией в голосе поинтересовалась Ева. — Объявят войну? Да они еще от предыдущей не оправились. К тому же их устраивает сильная Германия, сдерживающая проникновение большевизма.

— Коммунизм ничем не лучше нацизма, это я уже тебе говорил. Две тоталитарные системы, которые отрицают свободное волеизъявление и такое понятие, как индивидуальность.

Какое-то время Ева молчала.

— Я не понимаю, как могут люди быть настолько слепыми.

— Люди не всегда слепы, — хмуро заметил Карл. — Чаще всего они алчны и трусливы. А это много хуже.

Шестьсот мест концертного зала «Гевандхауз» постепенно заполнялись публикой, повсюду раздавалось шуршание длинных платьев и тихое гудение голосов. Среди черных фраков Карл заметил и выделяющуюся коричневую форму нацистов. Мимо него, весело переговариваясь, прошли две дамы. На корсажах их платьев переливались и сияли драгоценными камнями золотые свастики. «Хоть бы Ева их не заметила!» — обеспокоенно подумал Крюгер.

Всю вторую половину дня его жена старалась успокоиться после обеда с Петером. Сразу по возвращении домой мальчик поднялся к себе в комнату. Прежде чем отправиться на концерт, Ева зашла к сыну, чтобы поцеловать его. Карл опасался новой перепалки, но жена вернулась в гостиную, улыбаясь, и мужчина почувствовал себя успокоенным. Петер вступит в ряды гитлерюгенда, но при этом останется верным родителям, по крайней мере он поклялся в этом матери. Карл от всего сердца на это надеялся, но опасался того давления, что будет оказано — он в этом не сомневался — на подростка. Как можно противостоять этому в таком юном возрасте, когда тебе вдалбливают, что ты принадлежишь к господствующей расе? Петер должен проявить необыкновенную твердость духа, чтобы не поддаться привлекательным призывам. А Карл не мог не сомневаться в том, что его сын настолько стоек и умен, хоть и испытывал стыд.