Время разбрасывать камни

Стадион после оглашения результатов безмолвствовал, я же, уходя под трибуны, снова приложил руку к уху. Что-то никаких криков в вдогонку мне не раздалось.

С подопечным Кузнецова мы попались только в полуфинале, где я снова прибежал первым с результатом — 10.0. В СССР всё ещё измерения считались по ручному секундомеру, электронных не было, поэтому я знал, что мои результаты слегка завышены, на мировых забегах было бы всё хуже, а потому нужно было больше тренироваться.

Финал бега на 100 метров начался не привычно. Едва мы вышли на старт, как с хмурого неба упали первые крупные капли дождя, а когда раздался стартовый выстрел пистолета, вода упала стеной. Так что бежал я, прилагая все свои усилия.

— Чемпионом страны в беге на 100 метров третий год подряд, становится Иван Добряшов с новым рекордом СССР — 9.8, - провозгласил диктор.

— Второе место со временем 10.0, занял Валерий Борзов, — продолжил вещать он.

— Третье место со временем 10.2, занял Леонид Микишев, — закончил он объявление победителей.

Я посмотрел на безмятежное лицо Борзова, который спокойно слушал результаты и не стал к нему подходить, уходя в раздевалку. Там Кузнецов успокаивал своего подопечного Николая Иванова, пришедшего четвёртым и очень из-за этого расстроенного.

Он ещё больше расстроился, когда не попал в завтрашние полуфиналы 200 метров, и мы уходили из стадиона с Данилом, под пристальным взглядом Кузнецова. Вечером он пришёл в номер, собрал свои вещи и ушёл со словами.

— Ищи Иван себе другого тренера.

Этим он ещё больше меня разозлил, поэтому на следующий день полуфинал и финал 200 метров я бежал со всех сил, наплевав на усталость и раздражение. Прибегал поэтому я с таким запасом первым, что деморализованные соперники отставали от меня на целые секунды!

Стадион при оглашении результатов, растерянно молчал, не зная, как на это всё реагировать. В газетах до чемпионата разгонялись новости, что я пустышка, на что вообще рассчитываю, когда появились новые сильные бегуны, а тут два рекорда СССР и едва получив медали, я отказался разговаривать с репортёрами, вернулся в гостиницу, чтобы сразу поехать в аэропорт.

Сидя уже в самолёте, Данил тихо меня спросил.

— Вань можешь мне объяснить, что происходит? Почему от тебя все отказываются, ненавидят, а бегаешь всё равно ты лучше всех?

— Если тебе год будут говорить все, что ты собака, ты в конце концов начнёшь лаять, — я специально одел две золотых медали поверх куртки, чтобы, когда меня изредка фотографировали, это было видно, — но я им ещё покажу, кто из нас чего стоит.

На следующее утром после возвращения, меня нашёл нервный Щитов.

— Николай Петрович, а вы почему мне не сказали? — вместо приветствия спросил я его, — если я не нужен ЦСКА, сказали бы сразу, зачем устроили мне эту нервотрёпку?

— Напомню тебе Иван, ты в армии, — огрызнулся он, — поэтому будешь делать то, что тебе говорят старшие по званию! Мне и так хватает твоих закидонов по поводу, тут буду участвовать, а тут нецарское это дело.

— Я видимо перестал понимать людей? — удивился я, — я вам сто раз объяснял, что тратить свои силы на эти бесконечные мини старты и разъезды по ним — это вредить своему здоровью!

— Хорошо, скажу прямо, раз ты не понимаешь, — он хмуро на меня посмотрел, — ты дерьмомагнит Иван, поскольку притягиваешь к себе всё только плохое, что есть для спортсмена. Про тебя уже такие слухи ходят, что за голову только хвататься.

— Это какие же интересно? — я покосился на Данила.

— Что сожительствуешь ты не только с женой, — заявил Щитов, — видели тебя в компании разных особ!

— И какое отношение это имеет к бегу? — удивился я, — вы ведь вроде бы руководитель ЦСКА, вас результаты спортсменов должны волновать, а не их личная жизнь.

— Нету у комсомольца личной жизни! — заявил он, — он на виду и должен подавать пример! Какой пример ты подаёшь?

— Ну, например, я свои деньги с Олимпиады отдал на ремонт школы-интерната — пятнадцать тысяч рублей, — спокойно ответил я, — покажите мне ещё кого-то, кто сделал то же самое?

Комитетчик изумлённо на меня посмотрел при этих словах, а Щитов нахмурился.

— Это не считается.

— А, погодите, — удивлённо вскрикнул я, — то есть считается только то, о чём пишут в газетах?! Кричат с трибун? Указывают на комсомольских собраниях? А добрые дела, которые ты делаешь просто по зову сердца, не идут в зачёт? Такая ваша логика?

— Не перегибай палку Иван, со своими антисоветскими разговорами, — набычился старый фронтовик.

— Нет уж, давайте разбираться до конца. Вы сказали, я подаю плохой пример, я вот могу предъявить вам чеки о переводе денег, а что вы можете предъявить мне кроме слухов о моём возможном адюльтере? Давайте опросим свидетелей, попросим их записать свои показания?

Он вздрогнул.

— Именно поэтому, с тобой никто не хочет иметь дело, — он плюнул с досады, — всё не беси меня больше!

— Что делаем с тренером и массажистом? — я поставил вопрос ребром.