Время счастья

Автобус медленно продвигался куда-то на север. С каждым днем становилось все прохладнее. И несчастные путешественницы, начав ощущать холод, теснее прижимались друг к другу, чтобы хоть как-то согреть свои беззащитные тела. Их кормили безвкусными лепёшками с сыром, которые давали запивать тёплой водой, от которой всё время хотелось спать.

Чтобы хоть как-то занять себя в дороге, время от времени просыпавшиеся девчонки проскоблили ногтями пленку на единственном окошке в их скрытом пространстве автобуса. Получились небольшие дырочки, размером с монету. В эти дырочки они и пытались разглядеть хоть что-нибудь за окном.

Их прятали в небольшом закутке, отделённом фанерной перегородкой от ящиков с виноградом и помидорами. Так они и ехали – «фрукты» и «овощи».

На исходе пятых суток въехали в большой город.

Девочку поразило скопление серых громад: таких неправдоподобно огромных домов она никогда не видела. От огромного количества людей и машин, незнакомых запахов и проснувшегося голода закружилась голова, и она снова провалилась в забытье. Но её разбудили и сказали: – Добро пожаловать в Москву!

Но это была не Москва, а её пригород. И не сам пригород, а его окраина. Юных невольниц заперли в подвале какого-то частного дома, где были металлические кровати, и валялись старые ватные матрасы, местами протёртые и порванные. В углу стоял умывальник и рядом с ним какая-то штука, которую назвали «туалетом». От этого туалета плохо пахло и туда не хотелось смотреть. Но это было лучше, чем ведро, которое им давали в автобусе. Весь свет исходил из крошечного оконца в углу под самым потолком, в которое был виден лишь кусочек чужого ноябрьского неба. А вечером им ненадолго включали свет – на потолке был плоский светильник. Подвал был грязным – там должны были быть мыши, но их почему-то не было. Когда свет выключали, девочкам становилось совсем страшно. Они ещё не успели сдружиться и боялись даже друг друга.

В первую же ночь пошел снег: девочка увидела его впервые за долгое время. Она не спала, – зачарованно смотрела на сыпавшиеся сверху белые пёрышки, смотрела до тех пор, пока собравшийся на отмостках дома небольшой сугроб почти закрыл собой маленькое окно.

И тогда Девочка первый раз за всё время своего путешествия заплакала, отпуская себя в новую жизнь. Заплакала тихо, чтобы никого не разбудить, заплакала, потому что впервые в жизни она смотрела на небо, а на душе не делалось легче, заплакала оттого, что надежда на что-то светлое и радостное уходила навсегда. Она заплакала сиротскими слезами от жалости к самой себе.

Утром вошёл охранник, недобро взглянул на перепуганных и скомканных со сна девочек и сказал по-русски:

– Сейчас придёт хозяин и будет смотреть!

«Какой хозяин?.. Что смотреть?.. Почему смотреть?..» – многие девочки, плохо знавшие русский, ничего не поняли. До этого с ними разговаривали только на узбекском.

Хозяином оказался старик в длинном плаще из мягкой кожи. Он медленно подошел к сбившимся в дальний, самый темный, угол подвала невольницам. Внимательно осмотрел каждую, прищурился, и его холодные глаза на мгновение вспыхнули хищным жаром. Потом ещё раз посмотрел, и молча проткнул воздух указательным пальцем в сторону нашей Девочки.

– Ну, ты, Карим, даёшь! – засуетился охранник, вытягивая оцепеневшее тело ослабевшей девочки из матрасно-девичей кучи, – Сразу самую красивую даже в темноте можешь выбрать!.. – Да, чтоб я так жену себе выбирал!

– Рано тебе, Коля, ещё жениться! Потом мы тебе жену найдём, потом… Иди скажи Серёге, чтобы машину подогнал, сейчас поедем, – просипел старик дребезжащим голосом. – И накиньте на неё что-нибудь тёплое…

– По-русски понимаешь? – эти слова старик еще несколько раз повторил, когда они ехали в большой красивой машине, пока она, наконец, не кивнула ему. Её хрупкое, словно застывшее, тельце окаменело рядом с ним на заднем сидении, а он все что-то говорил, говорил и придвигался ближе, обдавая смрадом старческого дыхания. Девочке уже не было страшно. Откуда-то, из какой-то неизмеримой глубины сознания поднималось сдавленное сожаление о ещё не прожитой жизни. Нет, слёзы тоже были – но они текли не по щекам. Казалось, её слезы скатывались по внутренней стороне век куда-то внутрь тела. Она отрешенно смотрела в окно автомобиля на мокрые и грязные от растаявшего снега улицы, каких-то суетливых и очень чужих людей, спешащих по своим чужим делам, и думала о том, что все ее надежды на какую-то новую жизнь умерли вместе с ночным снегопадом, который завалил последнее светлое окошко в её жизни.

Она не вспоминала своего деда. Она забыла о нем навсегда, хотя его и так – словно не было…

6

Она родилась в жарких краях, где носят тюбетейки и живут в послушании старшим.