Время Сигизмунда

День едва начинался, моросил дождь, кони и люди были уставшими, а что хуже, вождь и все начальники растерялись от недавней потери, которая совсем смешала ряды и из нападающих превратила их уже только в жертву. Случился великий террор, но, несмотря на это, татары не сразу справились с отрядом. Хотя поляки подошли только вчера вечером, ни укрепиться, ни хорошего места выбрать не могли, им сопутствовала та удача, что все прижались к старому Троянскому валу, который кое-как заслонял их с одной стороны. С другой стороны были заводи Днестра, по которым втихаря среди знакомых заливов шли татары.

Хотя лагерь был разбит на скорую руку, однако, он окружён был, согласно традиции, повозками, соединёнными цепями. Неловкие татары со своей армией в несколько тысяч часто не могли справиться с подобным табором в несколько сотен людей.

И тут так было вначале. Подскочив на расстояние выстрела, орда начала гарцевать по кругу, но перед сильным огнём спрятавшихся за повозками солдат несколько раз должна была уступать. Соломерецкий разогревал своих, чтобы держались, а, увидев, что их отовсюду окружили, он думал вечером, бросив повозки, прорваться назад. Некоторые советовали переплыть Днестр и бежать. Но широко разлитые весенние воды даже думать об этом не позволяли, а в случае возможности это не много бы послужило, когда с другой стороны едиссанская орда, кочующая неподалёку, сразу в степи могла на них напасть.

Запертые в обозе, укрепляя его насколько возможно, поляки отстреливались от татар, которые со своей стороны, беспристанно кружа засыпали осаждённых стрелами и продвигались всё ближе, пытаясь поджечь табор.

Положение этой горстки было отчаянным; долго так продержаться, если бы были очень отважные, из-за нехватки припасов они не могли. Нужно было во что бы то ни стало или напролом пойти на смерть или спасаться. Однако в спасении уверенности не было, потому что тьма татар наплывала. Оставив свой обоз на охрану более слабых и позвав свежие подкрепления из неподалёку кочующих аулов, в днестровых балках, орда со всех сторон опоясывала лагерь. Вскоре ничего вокруг видно не было, только толпы дикарей с криками, с горящими глазами скакали по степи. Татары их окружали даже со стороны Днестра, окружив большим подвижным венком.

При этом страшном зрелище горсти людей, попавших в засаду, сражающихся с толпой в несколько раз более многочисленной, наступил весенний ясный день, ветреный, безоблачный. Запертые в обозе видели татар, как на ладони, во всё большем количестве мчавшихся со стороны Тыхина, кои трясли приготовленными копьями, пускали стрелы и размахивали ножами. На суровых лицах дикарей рисовалась адская радость, поскольку враг был у них в руках, который рано или позже сдастся. Несколько человек подъезжало к самым повозкам, бросая факелы и связки сена, но после вчерашнего дождя влажность предохраняла от последней катастрофы пожара.

В этой крайности поляки возвысились до героической отваги. Видя свою погибель, они решили не сдаваться до последнего. Создали линию для защиты повозок, сомкнули ряды, все бросились к сторонам табора. Подпуская нападающих как можно ближе к себе, они с каждым выстрелом клали трупом целые сотни татар. С адским криком и агрессией, раздевая трупы своих, вытаскивая побитых коней из-под огня, напирали новые противники.

Тем временем в польском лагере звучала, будто в насмешку, старая песнь, не забытая ещё: «Богородица».

Опалённые порохом, раненные стрелами, испачканные грязью одни поляки заряжали ружья, другие целились и стреляли. Там уже не было вождей, товарищей и слуг, но единое войско, в котором била одна отвага. Все сравнялись отчаянным мужеством перед лицом опасности.

Соломерецкий, стоя немного дальше на повозке, громким голосом направлял выстрелы, иногда сам целился заряженным ружьём и опытный стрелок никогда не промахивался, бросался между своими, расставлял, летел тушить огонь, приказывал катить повозки из середины лагеря в другой ряд вокруг, бегал, подбадривал.

Чем гуще земля устилалась трупами на расстоянии выстрела от польского лагеря, тем более ожесточённей становились татары. Пребывая в уверенности, что эту горстку в минуту задушат и одним страхом вынудят сдаться, жители Белогрода и Едиссанцы кипели от гнева при виде убитых.

Когда первая минута испуга прошла, поляки с ясным лицом и набожной песней стояли, готовые умереть. Нужно было видеть, как радостный смех разносился по лагерю, когда в шаге от них свистели татарские стрелы. Раненых немедленно относили в середину лагеря, в наскоро вчера сколоченные шалаши из днестровской берёзы и дуба, но после осмотра ран и остановки крови более сильные вырывались идти сражаться снова. Уверенные в смерти, которую превозносили над позорной и тяжёлой неволей, они из последних сил хотели сражаться, чтобы по крайней мере прикончить как можно больше дикарей. В этом всеобщем запале не было ни одного, который бы не загорелся, увидев храбрость всех, равнодушие к смерти и опасности.