Время своих войн-1

   Для русских разделение на "свои-чужие" по национальному признаку - непродуктивно, оно продуктивно только для еврейства, которое рассматривает кровь как собственную партийную принадлежность. Дело во все века известное, но такое же удивительное - как это? - не по личным качествам привечать, не индивидуальной человеческой стоимости оценку давать, а приваживать, объединяться по племенной носатости, топя всех остальных? Смешно и грустно. Но еще чуточку неловко, брезгливо, словно цепанул рукой чужой плевок...

   - Все наготове, - говорит Сашка. - Сани в Рязани, хомуты в Москве на базаре, кони по всей России - жеребятами - жди, когда подрастут, да залечатся, поскольку половина с рождения хромает...

   - Рассосредотачивается Россия! - одобряет Миша. - Чтоб все разом не накрыло медным тазом!

   Не поймешь - всерьез или шутит, скорее шутит - образ держит.

   Переводит разговор с кислого на сладкое.

   - Мастак Седой! Негритосок навещает - зачастил. Что скажешь, если в самом деле забеременеют?

   - Скажу - Господь второй шанс дал - вымолил у него себе продолжение, вот и выправляется жизнь, - назидательно произносит Сашка.

   Миша-Беспредел, он же (по выражению Сашки) - "Дрозд-безбожник", даже не берется подтрунивать, как непременно бы сделал в другое время, говорит отвлеченно:

   - Я вот тоже - тот самый осел, которому надо не о перспективах, а морковку перед носом вешать... - мысленно поминает Дарью, и тут же сам себя обрезает: - Все - амба! Шабаш! Наработались. Будем оладьи-блины разводить...

   - Сковородки нет! - говорит Сашка, тем не менее, отложив топор, принимается чистую, как слеза, смолу обирать с рук опилками. Такое лучше делать сразу, пока не зачернилась, не вобрала в себя грязь.

   Миша-Беспредел бросает на Сашку укоризненный, едва ли не презрительный взгляд, кулаком сбивает лопату с древка, снимает котелок с камней и пристраивает ее среди углей - накаливаться. Одновременно думая, что про бога с Сашки лучше лишнего не спрашивать и не спорить, когда зарывается, что та монашка, и очень хочется сказать, что "про шанс божьего зачатия".

   "Послушай, Александрыч, - порой втолковывает Михаил, когда Сашка, обычно хладнокровный, чересчур "бушует за небесное": - Ну, хорошо, ты говоришь - "Бог есть". Пусть есть, если тебе так хочется - мне все равно - не могу опровергнуть, не могу подтвердить, как и ты, кстати, а значит, это вопрос чьей-то веры, и исключительно, когда сильно приспичит. Мне не припекло, потому скажи, каким боком это должно меня затрагивать? Что ты опять взъелся? Ближайшая-то задача проста до чрезвычайности - прожить жизнь достойно! Соображаешь? Другие, отвлеченные, требую внести в раздел задач сомнительных, они нам не по характеру..."

   И раз добавляет давно обдуманное, переиначенное со слов Седого, а тому, должно быть, доставшееся в наследство от Михея:

   "Мне на этом свете бога не переспорить. Но начнут на том свете стыдить, так им и скажу: Что богатство - слой сажи на костре: ветерок, и сдуло, капель с неба, и вбило, или что вера ваша - пусть слово веское и любое злато переживет. Но суть человека, судить его надо не по вере, а по делам, к которым он сам себя приставил. Первая оценка - цена тех дел, нужны ли они были, вторая - как с этими делами справился..."

   После того долго о Боге не спорят.

   - Гуще замешивай!

   Сашка вздрагивает и тут же падает, перекатывается. Михаил хватает лопату голой рукой - кидать на голос - потом узнает и удерживает руку на взмахе, возвращает на кострище, плюет на обожженные пальцы и захватывает мочку уха.

   - Здравствуй, Седой! Что к нам?

   - Да вот, сижу, слушаю...

   - Давно?

   - С осла, - врет Седой.

   - Значит с Сашкиного, - не удерживается, чтобы не кусануть Миша-Дрозд.

   - Как нашел? - удивляется Сашка.

   - А хоть бы и по запаху. Шумите очень!