Время своих войн-1

   - Слышь, Георгий, ты меня знаешь, сочту - за нос водите, зарежу как дурную собаку - ночью зарежу, даже не почувствуешь.

   - Все - правда, - вмешивает Извилина. - Только это часть от общего - вернее первый этап.

   И принимается рассказывать...

   - Все-таки многоходовка, - спустя некоторое время роняет Седой. - На каждом этапе все накрыться может.

   - Ракушка на внешнюю - спираль с расширением.

   - Центр - мы?

   - Да, с нас все начинается.

   - Алмаз алмазом режут, а плута плутом губят. Никак, ты, Сергей, еврейство решил переплутовать? Дождемся? Будет ли на них "Вседомовное Проклятие"?

   Сергей-Извилина не отвечает, поскольку не хочет лгать. Даже сейчас, нераскрывший и десятой доли от целого, да и целое, по правде говоря, у него еще не сложилось, да и не могло сложиться, пока само начало, острием которого они являлись, не пошло врезаться в гангренизированную плоть, срезая куски, выпуская гной, беря глубже, частью срезая и здоровое - это уже от нехватки времени и запущенности болезни... Так вот, этот самый Сергей, думающий уже частью и о пересадке здоровых тканей на глубокие, казалось бы, безнадежные раны, сам являющийся частью проекта Генштаба, одного из многих, разработанным в недрах Главного Разведывательного Управления, давнего, и скорее всего уже позабытого, пылящегося в архивах, не знал что ответить Седому.

   Как так получилось? Могло ли это произойти без "помощи" извне?

   Каждый новый правитель приятно удивлял чем-нибудь из того, что не было у предыдущего. Фигуры едва пометившие кресло в расчет можно и не брать. После невнятных по звучанию, но привычных непоколебимым смыслом речей Брежнева, удивил членораздельной речью, но уже невнятным смыслом, генсек Горбачев. На том генсеки и закончились - пришли иные, вроде бы с осмысленностью и внятностью речей, но поносом дел по стране. Поскольку страну сдали, стали звать их по другому - президентами. За пьяным президентом пришел трезвый, но поносными речами и поносными делами все и заканчивалось. И на третьем уже не видели разницы - трезвый ли русский, трезвый еврей - все равно мелочь. Уже и без разницы.

   "Пипл пилил бабло!" - едва ли не восторженно оправдывалось правительство, у которого блестели глазки новомосковским ажиотажем. - "Скоро наладится!"

   Наглость - второе счастье. В Москве - первое. В 90-е мало кто из обладающих властью не принял участия в параде негодяев. Через два десятка лет быть негодяем было признано обязательным...

   Что не вызывало сомнения - это хазарский путь, где иудейская вера новых правителей - правящего слоя, уже как обязательное, как высшая партийная принадлежность. Но это не вера, хотя и религия, она основана на сиюминутной выгоде и предлагает вход без права выхода на основе элитарности. Все, кто в организации - высшие, кто вне ее - низшие, и с ними можно делать что угодно - как с домашним скотом...

   - Победим? - настойчиво спрашивает Седой, понимая, что - нет, вряд ли, но здесь уже скорее сходясь мыслью с неизвестным ему Монтенем; что бывают поражения в своей славе не уступающие величайшим победам, как так - 300 спартанцев, удерживающих ущелье у Фермопил или Брестская Крепость...

   Извилина пожимает плечами.

   - Группу жалко! - говорит Седой.

   - Другие не справятся.

   - А ты, Извилина, значит, всерьез решил помирать?

   - Кому-то надо - людей не хватает.

   - Без тебя не раскрутится.

   - Раскрутится! - уверяет Извилина. - Обязательно раскрутится. Только чуть медленнее, как бы само по себе... Одним из важнейших факторов операции, является создание и последующее продвижение работающей Легенды, ей нужна опорная точка, но желательно несколько. Сократ не просто яд выпил, он и чашку за собой вылизал. Но здесь только второе было его собственным решением - протестом, первое - обязанностью.

   - Замену приемлешь?

   Извилина отвечает не сразу. Сказано не с бухты-барахты. Таким не бросаются. Отказ оскорбит. Одновременно понимает, что с его помощью легче начнут следующий этап этой сложнейшей операции и, помоги Михей, затеют другие, и хотя нет надежды дожить до конечного, но... Бессмертие откладывается. Каждой ветке гореть по-своему.

   - Серега, я тебе так скажу: не начавши - думай, а начавши - делай! Думай, пока есть время, в полную силу, а потом уже под мысль не останавливайся! Не жалей ни о чем. И никого! Нас тоже.

   Видя последствия, не сотворишь великого. Малого тоже не сотворишь. И продолжения тебе не будет. Сергей отказывает себе в праве переживать об уроне. Прислушивается к себе. Нигде не больно? Значит и не тошно.

   - Стоит ли? - спрашивает у Седого, не договаривая остального.

   - Некоторые знания слишком утомляют - пора уходить.

   - А кто по России дежурить будет?

   - Была бы Россия, а дежурные найдутся.

   И тут Извилина понимает, что, если сам он выживет - ему жить в деревне и учить детей. Долг этот на нем повиснет. Не прост Седой - собственную многоходовку выстраивает, посмертную.

   - Искупаемся?..

   Извилина забирается на "палец". Внезапный ветер морщит озеро.

   - И не думай! - попытается остановить его Седой...

   А еще вспоминает, как днем позже, поутру...