Время своих войн-1

      ...Ссора вспыхнула из-за козырной шестерки. Серафим Герцык покрыл ею туза, а нож Варлама Неводы, выхваченный из-за голенища, пригвоздил карты к столу. Лезвие вошло между пальцами штабс-капитана, но они не шевельнулись. "Что-то не так?" - равнодушно спросил он. "Шулер", - прохрипел раскрасневшийся Варлам. Его глаза налились кровью, он был пьян, и горстями сгреб ассигнации.

      Дело происходило посреди крымской неразберихи, когда белая армия отхлынула к морю, увлекая за собой мошенников, прокопченных южным солнцем контрабандистов, петербуржских барышень, студентов провинциальных университетов, мужей, годами целовавших жен лишь на фото, и жен, вдовевших с каждым разорвавшимся снарядом. В корчме, битком набитой острыми взглядами и проворными руками, на офицеров не обратили внимания: миллионы подобных ссор вспыхивали здесь до этого, миллионы - после. Только лупоглазый шарманщик с гвоздикой за ухом вдруг затянул с надрывом: "И улетела вверх душа через дырку от ножа..." В углу два сгорбленных молдаванина, как сумасшедшие, бренчали на гитарах, бледный, исхудавший еврей, то и дело убегал из-за рояля в уборную нюхать с зеркальца кокаин, а красная конница сметала все за Сивашским валом.

      Познакомились час назад, но, как это бывает среди беженцев, Варлам успел выложить все: про аресты в Екатеринодаре, расстрелы "чрезвычайки", про тачанки, косившие его казачий эскадрон, и про бежавшую в Париж невесту, с которой они условились встретиться "У Максима".

      Штабс-капитан кивал. "А у меня никого... - отхаркивал он кровью в платок под орлиным, нерусским носом. - Разве это..." И, криво усмехнувшись, разгладил на гимнастерке георгиевский крест.

      "Чахотка", - безразлично подумал Варлам. Румяный, кровь с молоком, он перевидал таких в окопах германской, получив от солдат прозвище "Большой есаул", гнул пятаки и за уздцы останавливал скачущую мимо лошадь.

      Игра завязалась сама собой, перекинулись по мелочи, больше для того, чтобы забыться, ставили деньги, которые с каждой минутой превращались в бумажки. Штабс-капитану отчаянно везло. Ему приходили дамы и короли, он едва окидывал их рассеянным взором, невпопад бился, но все равно выигрывал. Его мысли были далеко, он стучал им в такт ногтем по дереву, точно клевала курица, изредка вставал и снова садился, беспричинно обдавая Варлама безумным, едким смехом.

      Оскорбив Герцыка, есаул сжал кулаки, ожидая пощечины, но штабс-капитан отвернулся к окну, точно смотрел вслед своим мыслям. На улице моросил дождь, рыхлый, пузатый кучер, развалившийся на козлах, со скуки хлестал псов, брехавших на коня, пока раскрасневшийся отец семейства загружал тарантас с кривым, пыльным верхом пухлыми чемоданами.

      "Надеюсь, мы не станем драться, как мужичье, - процедил, наконец, штабс-капитан с холодной усмешкой, опять кашлянув кровью. - К тому же у Вас преимущество..." Варлам разжал огромные кулаки. "Здесь тесно, а на дворе - сыро... - Серафим Герцык зябко передернул плечами. - Я не совсем здоров..."

      "Струсил", - подумал Варлам.

      Вместо ответа штабс-капитан надел фуражку, достал из кобуры наган, отбросил на сторону барабан, зажал дупло и, встряхнув, выронил шесть пуль на карты, защелкнул, крутанул барабан на сухой ладоне, прислонил дуло к виску... Раздался сухой щелчок. "Ваша очередь", - протягивая рукоять вперед, облизал он тонкие губы.

      По соседству горланили необстрелянные юнкера в серых от пыли шинелях, широко отставив локти, пили здоровье убиенного царя, по-мальчишески перекрикивая друг друга, били о пол рюмки, и осколки летели в нищего старика, который грел пятки, уперев их в свернувшуюся клубком собаку.

      Варлам зажмурился и, как во сне, спустил курок. "Я начал первым, - едва переведя дух, услышал он, - надеюсь, Вы человек чести, и уравняете шансы во всех случаях..." Серафим Герцык, не моргая, уставился Варламу в переносицу, держа пистолет курком вверх. Так, с открытыми глазами, он и встретил смерть - грохнувшим выстрелом ему снесло пол черепа.

      На мгновенье воцарилась тишина, взвизгнули женщины, а потом громче заиграла музыка, и все, как сумасшедшие, пустились в пляс, чтобы не видеть, как суетятся половые, счищая тряпками кровь того, кто еще минуту назад был Серафимом Герцыком.

      К вечеру красные были в пяти верстах, и военные торопливо оседлали коней, вонзая шпоры, не жалели плетей. Самоубийц не отпевают, и вслед за продырявленной фуражкой тело с георгиевским крестом понесла река. В последний путь Серафима Герцыка провожали зеленые слепни, да увядшая гвоздика, которую, вынув из-за уха, швырнул ему вслед лупоглазый шарманщик.