Время своих войн-1

   Раз в келью явился татарский мирза Ага-Кара-Чун. На нем было столько крови, что пока он говорил, она стекала ручьями с рукавов. "Тебя же четвертовали..." - удивился Игнат, вспомнив, как гудело лобное место: "Ну что, секир-башка, добунтовался". А теперь татарин стоял, цел и невредим. "И что? - в свою очередь удивился гость. - Разве можно расчленив тело, разъять душу?" Взяв правую руку в левую, он почесал ее об угол стола. Игнат покосился на дверь: соглядатаев при дворе, как грязи. "А вот скажи, Игнат, - отрубленная голова закачалась параллельно полу, - что ты ответишь не мне и не государю, а там, - мирза вздернул палец, - когда тебя спросят, зачем ты из слова извлекал корысть?" "Я служил царю твердой рукой, - начал писарь, возвышая голос, - и всякий, кто оскорбит святейшую особу..." "Эх, Игнат, Игнат... - усмехаясь, перебил татарин. - Гордыня говорит твоими устами... Я видел царства, в сравнении с которыми твое - клочок земли... Я видел Чингисхана и Кира Великого, когда железный Хромец сыпал груды черепов, я стоял рядом, я шел за ордами Аттилы и полчищами Махмуда Молниеносного... Поверь, любой поступок только грех другого поступка, их лестница не приводит ни в ад, ни в рай, она упирается в бесконечный тупик..." Татарин сложил конечности, как в коробку. "А еще раньше я услышал голос: "Где брат твой?" и ответил, что не сторож я брату своему. С тех пор меня обрекли бродить по свету и кричать человеку: "Проснись!.."

   "Проснись... - тряс за плечо Игната думный дьяк. - Надо писать благодарственную - Ага-Кара-Чуна казнили..."

   В своем лесу Кондрат слыл книгочеем. "Очень важно не прочитать лишнего, - предостерегал он щебетавших по кустам соек. - Никакая книга не может стать Евангелием. Даже Евангелие". Он все больше сгибался, уже касаясь мизинцами икр, так что издалека казалось, будто катится колесо. "Раньше мои пятки сверкали, как грудь молодицы, - разгоняя кровь, упирался он босыми ступнями на ежа, - а теперь они, как глаза вдовы..."

   А Игнат продолжал бегать за собственным носом, наступая себе на пятки. "На родине и сухарь сладок, - соблазнял он, - на чужбине и мед в рот не лезет..." Его прилагательные виляли хвостом, а от глаголов пахло кандалами. "Бескрылая муха не жужжит, - цедил он, когда вернувшиеся корчились на дыбе и глохли от собственного крика.

   У слов двойное дно, они кричат, чтобы заглушить тишину...

   Шли годы. Будущее входило в левое ухо и собиралось у правого виска, поэтому пророчества лгали, а сны сбывались лишь после смерти. Пропуская время, как нить сквозь игольное ушко, Игнат двигался, растопырив руки, и ловил все, что в них плыло. Он уже переселился в дом с резным палисадом и, целующимися голубями на воротах. В его саду пахло липой, а среди корней гнездились конуры, где цепные псы лаяли так, что у чертей лопались перепонки.

   С женой Игнат был счастлив, а она с ним нет. В вечер они находили общий язык, который к заутрене теряли. И каждый год у них рождались немые дети. "Это ничего, - отговаривался Игнат, - говорят на языке брани, на языке любви молчат". В приданное он взял имя Чихай-Расплюевых, между четными и нечетными буквами вставлял себя и заедал кисели соловьиными язычками.

   Но жизнь закусывает мед перцем. Однажды на Игната напала хворь - в языке у него завелись кости, и он смолк, боясь, как бы тот не повернулся в ненужную сторону. К тому же у него ослабела рука, его гласные стали пускать петухов, а согласные трещали кузнечиками. И его отстранили от дел. Теперь он горбился у печи, ворочал кочергой угли и, как все старики, слушал упреки детей. Обступая его вечерами, они, точно побитые псы, шевелили ушами, нарушали тишину молчанием и, говоря невысказанное, обиженно кривили губы...

   А Кондрат жил уединенно. Собаки мочились на его ворота, которые никогда не открывались. Тут, в медвежьем углу, он понял, что любой поступок только грех другого поступка, что их лестница не может вести ни на небо, ни в ад, а упирается в бесконечный тупик...

   Была самая темная ночь в году, когда, как считают христиане, родился Бог, а огнепоклонники - сатана. В эту ночь оперение стрелы не ведает, куда летит наконечник, а слепые на дуэли убивают зрячих. Раздался стук дверного кольца. Кондрат притаился, зажав в кулаке ключ, но замок лязгнул сам по себе, и ворота заскрежетали. "Ты молчишь, как лев, - бросил с порога Ага-Кара-Чун, но заговоришь - словно птица запрыгала..." "Тебя же четвертовали... - промямлил Кондрат, вспомнив глашатаев на площадях - на мирзе польской крови было не меньше, чем русской. "Душу нельзя разъять, - уставился на него татарин, погладив бритую голову. - Но ее можно схоронить заживо". Кондрат перекрестился - бесов всегда как комаров.

   "Ты спрятался, как курица под крыло, и бережешь себя, точно свечу от сквозняка, - глухо вымолвил гость. - Ты думаешь, что путь не вне, но внутри, что крест не целуют в церквах, а носят на шее, но вера без слов мертва"

   Он опять провел пятерней по голове, расчесывая несуществующие волосы.