Время в судьбе. Святейший Сергий, патриарх Московский и всея Руси

В 1921 г. большевики, прикрывшись как предлогом страшным голодом, поразившим Поволжье, решили изъять церковные ценности («на помощь голодающим»), в том числе и освященные предметы, предназначавшиеся лишь для церковного употребления. Призывая помогать голодающим, Патриарх Тихон в своем послании 15 (28) февраля 1922 г. напомнил, что сдавать освященные богослужебные предметы — акт святотатства. Разумеется, многие верующие думали так же. Попытка сопротивления насильственному изъятию церковных ценностей в городе Шуе привела к столкновению с властями и была насильственно подавлена. Инцидент этот привлек внимание Ленина, написавшего по данному поводу строго секретное письмо для членов Политбюро.

Заявив о политической выгоде борьбы с духовенством «именно теперь и только теперь, когда в голодных местностях едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов», пролетарский вождь заявлял о том, «что изъятие ценностей, в особенности, самых богатых лавр, монастырей и церквей, должно быть проведено с беспощадной решительностью, безусловно ни перед чем не останавливаясь и в самый кратчайший срок. Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, — писал Ленин, — тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать»[52]. Письмо это стало реальной антицерковной директивой

: именно с весны 1922 г. можно вести отсчет планомерной государственной работе по развалу церковного управления и всяческой дискредитации официального церковного руководства.

С мая 1922 г. начинается история так называемого обновленческого раскола, поддержанного «религиозно индифферентной» Советской властью, в мае же вынужденно прекращается активная деятельность Патриарха Тихона, обвиняемого в контрреволюционности, в мае же арестовывается Петроградский митрополит Вениамин (Казанский), еще с лета 1921 г. широко привлекавший духовенство и верующих для борьбы с голодом. В июле 1922 г. митрополит, требовавший от духовенства и мирян выполнения послания Патриарха от 15 (28) февраля об изъятии церковных ценностей и отлучивший «обновленцев»-священников своей епархии — Введенского, Красницкого и Белкова, самочинно образовавших неканоничное Высшее Церковное Управление, был осужден, а в августе — расстрелян. Взаимосвязь перечисленных выше событий не вызывает сомнений: большевики точно выбрали момент атаки и осуществили ее по всем правилам военного искусства. Быстрота и натиск сделали свое дело: очевидно политически ангажированные «революционные пастыри» не без поддержки ГПУ за короткое время стали и постарались укрепиться у кормила терпящего бедствие церковного корабля[53].

Несмотря на то, что нам сегодня вряд ли возможно адекватно оценить морально-психологическое состояние русских архиереев, в одночасье вынужденных решать: что делать и за кем идти, мы все-таки должны признать совершенно удивительным факт почти молниеносного признания обновленческого ВЦУ митрополитом Сергием. На фоне подлинного исповедничества такое признание, сделанное им вместе с двумя архиепископами — Нижегородским Евдокимом (Мещерским) и Костромским Серафимом (Мещеряковым), выглядело как своего рода «знак».

Как можно объяснить (и стоит ли объяснять) этот шаг будущего Первосвятителя?

Судить Сергия за проявленное малодушие (или же за политическую «мудрость»), по моему убеждению, дело неблагодарное. Разумеется, будущий Патриарх не был прямолинейным человеком, прежде чем что-либо сделать, он всерьез взвешивал все pro et contra. Но из этого вовсе не следует, что он был способен на расчетливую подлость. Много лет спустя, вспоминая о Патриархе Сергии, один из его учеников и искренних апологетов митрополит Вениамин (Федченков), писал о Патриархе как о гармоничной уравновешенной натуре, еще в дореволюционный период не очень разговорчивого на «проклятые вопросы». «Но сам он постоянно думал о них, — отмечал Вениамин. — Насколько я мог догадываться, он многое принимал в новой жизни. Но главное, он твердо верил в руководство Промысла Божия над миром. Бывало, ходим мы с ним после обеда по залу, а он, что-то размышляя, тихо говорит в ответ на свои думы:

— А Божий мир по-прежнему стоит… А Божий мир по-прежнему стоит…

Меняются правительства, а он стоит… Меняются политические системы, он опять стоит. Будут войны, революции, а он все стоит…»[54] (выделено мной — С. Ф.).