Время великих реформ

При свидании с Императором интересно будет посмотреть, что он мне скажет про Итальянские дела. Разумеется, что я про Варшаву буду молчать, и тем более про проект союза, про который Ты мне пишешь. Но про Туринские разговоры я что-нибудь да скажу, чтобы Императора вызвать на ответ. С графом же Киселевым я буду молчать. Твой телеграф с милостивым дозволением на поездку в Париж я получил два дня тому назад и искренно за него благодарю Тебя, любезнейший Саша.

Нынешний курьер привез мне бездну бумаг, за которые еще не успел приняться. Он немедленно повезет письма к Мери и, возвращаясь, вероятно, застанет меня в Париже. Это же письмо отвезет в Петербург молодой дельный чиновник Морского Министерства Хитрово [223], который был послан за границу изучать двойную бухгалтерию.

Прощай, любезнейший бесценный Саша, обнимаю Тебя от всей души. Боюсь только, что надоел Тебе этим длинным письмом.

Твой верный брат Константин.

№ 38. Константин Николаевич – Александру II

10/22 Декабря 1858 года. Париж.

Не могу Тебе объяснить, любезнейший Саша, как ужасно мы были поражены депешей об болезни нашей бесценной Матушки, тем более что мы полагали ее здоровою и что несколько дней перед тем я получил от нее письмо, писанное ею самою, в котором она только говорила, что с переезда в город она себя чувствует несколько слабою; однако она исписала все четыре страницы письма весьма твердою рукою. Вдруг получаем мы эту страшную депешу! Ты можешь себе вообразить наше состояние! Особенно нас поразило выражение le râle [224]

, напомнившее нам страшную ночь 18-го Февраля! [225]

Мы готовились к худшему. На другой день было Воскресение, и мы были за обедней на «Ретвизане». Ты можешь себе вообразить, с какими чувствами мы молились. Тут было все здешнее Русское общество, и жена им объявила страшную весть. Право, трогательно было видеть общее участие. В тот же день узнал про это в Турине король и просил давать ему ежедневно известие по телеграфу. Офицеры Ниццкого гарнизона хотели дать большой бал нашим офицерам по случаю закладки нашей Церкви в Ницце.

Все приготовления и приглашения были уже сделаны, но когда они узнали про болезнь Матушки, они в тот же день отказали бал. Общее это сочувствие было, право, трогательно. Слава Богу, что это невыносимое положение не долго продолжалось, и скоро начали приходить известия несколько более успокоительные, так что я мог решиться предпринять мою Французскую поездку и, наконец, в Фонтенбло я получил от Тебя, любезнейший Саша, 7-го числа окончательное известие, что бесценная наша Матушка, хотя медленно, но решительно поправляется. Слава Богу, слава Богу, дай Бог, чтоб так продолжалось.

Теперь я хочу Тебе дать отчет об моей поездке сюда в Париж и, как всегда, буду писать хронологически. Для отправления из Ниццы я ожидал только прихода «Рюрика» и «Громобоя». Они оба прибыли благополучно: первый 30-го Ноября, а второй – 2-го декабря, после ужасно бурного и трудного плавания, но в превосходном состоянии. Только на «Рюрике» волнение вышибло несколько досок в гальюне и в кожухе. «Громобой» же пришел в том же отличном виде, в каком вышел из Кронштадта два месяца тому назад. Состояние здоровья команд на них и вообще на всей эскадре превосходно.

Ночью с 4-го числа на 5-ое мы снялись с якоря и имели самый чудный и спокойный переход в Тулон, куда прибыли в 11 часов утра. Я имел свой флаг на «Громобое» и жил в моей прелестной рубке, которую Ты знаешь. «Громобой» – прекрасный фрегат, но не ходок. Под одними парами он больше 8 или 8 ½ узлов ходить не будет. Это последствие подражания Английского взгляда на винтовое дело. Надеюсь, что суда, которые мы теперь строим, дадут другие результаты.

Прием в Тулоне был совершенно почетный, как подобает нашему Флагу, и притом в высшей степени дружественный и радушный, потому что я нашелся среди старых знакомых. Кроме того, Ты знаешь, что между русскими и французами была всегда какая-то симпатия, которая даже не прекращалась среди войны, но она нигде так явственно не обозначается, как в сношениях наших флотов. Особенно этому помогло долгое пребывание «Палкана» под командою французского адмирала у Далматских берегов.

Наши суда часто плавали и с англичанами, и с датчанами, и с голландцами, но с французами еще никогда, поэтому пребывание «Палкана» под командою адмирала Jurien de la Gravière

[226] есть событие историческое. Так французы на это и смотрят, и Наполеон дал поэтому Юшкову [227] Орден Легиона. Весь этот день в Тулоне прошел в официальных приемах, представлениях и визитах, и заключился большим обедом у меня на «Громобое».

На ночь я перешел на «Рюрик», на котором 6-го числа в 7 часов утра мы отправились в Марсель. Там точно так же официальные приемы и обед. Но в промежутке времени я успел съездить осмотреть колоссальные работы новых гаваней, перед которыми работы Шербурга и Плимута выходят детские игрушки. Генерал Заржецкий в прошлом году их изучил в подробности.