Время воды

Филимонова заметила старичка с лицом мудрого дервиша из персидской сказки, тоже в линялой робе больнично-тюремного фасона (впрочем, такой же халат был и на ней самой), который не бегал, не орал, не размахивал руками, а пристально глядел на нее. На голове у старичка тюрбаном было накручено грязное полотенце. Он покорно сидел на корточках, вжавшись спиной в цистерну рыжего цвета с набитым по трафарету словом «Огнеопасно». Поймав филимоновский взгляд, он поправил тюрбан, кивнул и незаметно приложил указательный палец к губам, делая вид, что оглаживает седую бороденку.

– А это кто? – Филимонова кивнула в сторону дервиша.

– Где? А, этот… Штраус, музыкант чокнутый, воображает себя колдуном из Магриба. Айда на мостик к фрау Ульрике!

Они очутились на верхней площадке, у Филимоновой сразу закружилась голова от высоты, от бесконечной водной пустыни, лежащей вокруг. Стараясь справиться со слабостью, она ухватилась рукой за нагретый поручень и медленно обвела глазами горизонт. Там не было ровным счетом ничего. Лишь вода.

– Акула, – не поворачиваясь, бросила через плечо фрау Ульрика.

Хромоножка, просунув голову между прутьев, пронзительно завопила:

– Чантурия акулу поймал, акулу поймал! Чантурия акулу поймал!

«Что здесь творится? Куда я попала? – Филимонова наклонилась, пытаясь разобрать, что происходит внизу. – Какая, к черту, акула! Вода ведь пресная».

Столпотворение происходило у левого борта. Она увидела, как к толпе вдоль бортового ограждения, вдоль пустых шлюпочных кранов мчится разъяренный Чантурия, полуголый, в пестрых шароварах, гулко топоча босыми пятками и размахивая пожарным топором. Кавказец зычно взревел, и толпа, отпрянув, испуганно расступилась. Тут Филимонова увидела трехметровую рыбину. Серая, со стальным отливом, она плясала по палубе, шлепая свинцовым хвостом. Рыба действительно походила на акулу.

Чантурия подскочил к ней. Присев на полусогнутых ногах и растопырившись как краб, он ловко взмахнул топором, черное топорище на красном древке на миг замерло над головой и тут же с громким хряком вонзилось в рыбу. Толпа охнула и подалась ближе. Кавказец заорал: «Назад!» – и, проворно взмахнув топором, хряснул снова. И снова.

Рыба забилась в агонии. Третий удар отсек голову, но туловище продолжало скакать, брызгая кровью, Чантурия, поскользнувшись на красном, чуть не грохнулся, но удержался и, отбросив топор, подхватил обезглавленную тушу поперек. Рыба судорожно дергалась и извивалась, из раны хлестала ярко-алая кровь. Держа тушу, Чантурия издал звериный вопль. Толпа ликующе подхватила.

– Ну вот… Спасибо, хоть никого не утопил на этот раз… Животное, – снисходительно улыбнулась фрау Ульрика. – Милости прошу на акулий суп, Анна Кирилловна.

Оглядев Филимонову, добавила:

– М-да… Велта, приодень нашу гостью. Ужинаем сегодня при свечах!

24

– Раскардаш страшный! Вот тут большие размеры, – бодро крикнула Велта, – а обувь в углу. Но там вообще черт ногу сломит.

В каюте действительно царил бардак. В нос шибануло нафталином и подмокшей шерстью. Помещение напоминало нечто среднее между складом универмага и кладовкой театра. Одежда валялась на полу, гроздьями свисала с крюков, болталась длинными рядами на стоячих вешалках. Среди невзрачной скуки драпа, крепдешина и унылого твида топорщились неожиданным золотом эполеты и аксельбанты, мерцали батистовые галуны, томно вздыхал страусиный плюмаж.

– Ну и ну… – прошептала Филимонова, – Париж, бомонд… Весенне-летняя коллекция две тысячи последнего года.

– Выбирай, не робей, – крикнула хромоножка, нахлобучивая бирюзовую треуголку с павлиньим пером, – зеркало только вот тютешное, не видно ни фига.

Филимонова пошла вдоль рядов. «Выбирай, не робей», – шептала она, трогая ладонью шершавые рукава пальто, жакетов, пиджаков. «Что это такое, – растерянно думала Филимонова. – Акула, Ульрика, грузин этот… Девочка с заспиртованной пяткой… Не робей…»

Филимонова плелась, постепенно дурея от нафталина и запаха пыли. Поймала за рукав какой-то гусарский ментик, вытянула наружу. Лихие галуны и аксельбанты играли золотом на малиновом сукне.

– Ну посудите сами, – обратилась она к ментику, – кисти, позументы, мишура – ведь этого просто не может быть!

Она бросила мундир на пол и пнула ногой.

– Реквизит театра! Из Паневежиса, имени Чюрлениса театр, – откуда-то донесся голос хромоножки, – наверху еще один контейнер.

– Еще один контейнер у них… – пробормотала Филимонова, – наверху, понимаешь.