Время Волка

– Мой друг Лёня, он заикается, с детства, – стал торопливо объяснять Борис. – Во время войны он под бомбёжку попал, над ним немецкий самолёт пролетел, и вот…

– Подойди ко мне, – бабка поманила его рукой. – Не бойся, не съест тебя баба Тася. Сядь сюда.

Она усадила Лёньку на кровать рядом с собой и стала водить ладонью по его груди, ближе к горлу. Лёнька едва сдерживался, чтобы не вырваться и не уйти из странного дома. Он вообще не терпел чужих прикосновений, тем более вот таких. Но когда баба Тася начала говорить, он резко передумал.

– Всю жизнь на виду будешь, – спокойно сообщила она, глядя по-прежнему в пустоту. – Девки тебе прохода не будут давать до самой старости. Не обижай их, понял?

– Я не о-обижаю, – растерялся Лёня.

Ему в тот момент даже представить было трудно подобную ситуацию. Пока что девушки обижали его.

– Начнёшь, – уверенно проговорила бабка. – Все вы, кобели, считаете, что у вас х… трёхрублёвый, а у баб п…а трёхкопеечная.

Борька подозрительно хрюкнул на своём стуле, пытаясь сдержать смех. Откровенность и безапелляционность бабы Таси его насмешила, а вот Лёньке было не так весело. Он снова начал сомневаться в правильности их затеи и адекватности бабки.

– Две жены у тебя будет, а сердце заберёт третья – не жена. Особенная, из наших. Дети… Не пойму никак…

Бабка нахмурилась. Лёня нетерпеливо дёрнулся. Его совершенно не интересовали ни жёны, ни дети, что он, девчонка, на судьбу гадать? Если уж у него и был вопрос, то только один.

– А артистом я стану?

– Станешь, станешь. Всем, чем захочешь, ты станешь, – недобрым голосом произнесла она эту фразу, как будто было в ней что-то плохое.

– А заикание?

– Какое заикание?

В первый раз бабка посмотрела прямо на него. То есть смотрела она по-прежнему сквозь предметы, куда-то вдаль, но впервые повернулась к Лёньке лицом. Лёнька похолодел. Не поверил, схватился зачем-то за горло, боясь проверить ещё раз, боясь разочароваться.

– Полотенце, расчёску и мыло принесли? – деловито осведомилась бабка, не обращая на него внимания.

– Да, вот, – Борька поспешно развернул свёрток.

Баба Тася по очереди брала предметы, держала в руках, что-то нашёптывая, и возвращала обратно.

– Десять дней будешь умываться этим мылом, расчёсываться этим гребнем и вытираться этим полотенцем. На подоконнике возьми банку, там настой валерьяны на спирту, будешь мазать лицо и руки, тоже десять дней. Всё, иди отсюда, видеть тебя не хочу.

Ошеломлённый Лёнька вышел из дома. Что он ей сделал? Да и не могла она его «видеть». Но это всё ерунда, ерунда. Неужели он больше не заикается? Нет, даже поверить страшно.

Борька вышел через несколько минут – благодарил бабку и отдавал ей гостинцы. Когда он появился во дворе, Лёня стоял, привалившись спиной к берёзе и что-то бормоча себе под нос.

– Я же тебе говорил! – Борька со всей силы хлопнул его по плечу. – А ты не верил! Ну, что ты молчишь? Лёнька? Ну, скажи что-нибудь.

Лёнька взглянул на него, улыбнулся и вдруг выдал на весь двор, во всю силу молодых лёгких:

Широка страна моя родная!

Много в ней лесов, полей и рек!

Я другой такой страны не знаю,

Где так вольно дышит человек!

Он уже попробовал говорить, пока Борька расплачивался с бабкой. Он больше не заикался! И он будет артистом!

* * *

Из дневника Бориса Карлинского:

После поездки к бабе Тасе Лёнька совершенно преобразился. Я, конечно, предполагал, что заикание накладывало отпечаток на его характер, но не думал, что до такой степени. Он не замолкал ни на минуту, постоянно что-нибудь обсуждал, вернувшись со смены, долго и обстоятельно рассказывал подробности рабочего дня, как будто меня сильно интересовало, сколько там машин он разгрузил и какую колбасу им завезли. Если я не поддерживал разговор (а мне вообще-то надо было готовиться к экзаменам, и Лёнька мне здорово мешал), он принимался напевать очередную песенку. Несколько раз даже порывался помогать мне готовиться, предлагал читать вслух. Словом, вёл себя совершенно нестандартно. Казалось, он никак не может наговориться за все годы молчания.