Время Волка

– Жопой ты дышишь, – резюмировал Дед. – Ну-ка, давай вот так!

Он бесцеремонно прижал одну руку к Лёнькиной пояснице, а другую – к животу, ниже ремня, отчего Лёнька покраснел и окончательно зажался. Потом уже он привык, что Дед в процессе обучения может чуть не в рот к нему залезть, проверяя, вибрирует ли там язык и работают ли резонаторы, а пока вторжение в личное пространство его шокировало.

– Дай мужика! – вопил Дед. – Баритон – это мужественный голос, это страсть, это сила. Не тенори! Опускай звук, опирай его, утверждай! Давай заново!

Одну несчастную фразу они пели весь урок. Лёня вывалился из аудитории мокрый, с севшим голосом и совершенно опустошённый. У него опять ничего не получалось, на него опять орали, он не понимал, как ему петь, на что опирать звук, чем дышать. Вообще ничего не понимал. Всё это он и изложил Валентине Ивановне. А она только улыбалась, смотря на него ласковыми бледно-голубыми глазами из-за стёкол очков.

– Не торопись, Лёня. Менять мастера можно только в одном случае – если он затирает твой голос, а не раскрывает его. Но с учениками Дедова такого не бывает, поверь мне. Он ещё ни одного вокалиста не испортил, в отличие от многих других, кстати. Потерпи пару месяцев.

И Лёнька снова доверился своей доброй фее, и, хотя каждое занятие у Деда превращалось в пытку, к декабрю ему иногда удавалось допеть заданный на дом романс до конца без прерывающих, заставляющих вздрогнуть хлопков. Потом Дед, конечно, в пух и прах разносил его исполнение, они снова разбирали каждую фразу, пели одно и то же по сто раз, а после занятия по вокалу Лёнька уже не мог идти ни на какие лекции, даже если они стояли в расписании – у него не только садился голос, у него начинала дико болеть голова и он шёл домой. Когда он имел неосторожность сообщить об этой проблеме Сергею Михайловичу, тот только хмыкнул:

– Это от направленного в головной резонатор звука. Радуйся. У теноров вон ничего не болит, у них в башке пусто, один резонатор и есть.

Но как бы там ни было, Лёня всё увереннее владел голосом, мог с листа спеть любой романс или песню, чисто не только в смысле попадания в ноты, но и интонационно правильно – к интонациям Дед особенно придирался.

– Как тебя зовут? – кричал он, когда Лёня разучивал партию Ивана Сусанина к экзамену.

– Леонид Волк, – машинально отвечал он и тут же получал нагоняй.

– Иван Сусанин тебя зовут! Ты только что поляков в лес завёл! Ты с жизнью сейчас прощаешься, а не на сцене стоишь! Где твои переживания? Где трагедия? Почему у меня по телу мурашки не бегают?

Дед задирал рукав рубашки и демонстрировал свою гладкую, без мурашек руку.

– От каждой арии, от каждой твоей ноты люди должны ловить мурашки! А иначе не надо вообще на сцену выходить!

Лёнька старался вжиться в образ, сурово сдвигал брови, подбирался, приосанивался, изображая Сусанина, но Дед снова орал:

– Не нужно мне всей этой театральщины! Ты мне звуком, звуком Сусанина покажи! А если люди не будут тебя видеть, если тебе на радио петь придётся? Или на записи пластинки? Без грима, без костюма, без ужимок твоих идиотских они должны видеть, слышать, чувствовать, что ты – Иван Сусанин! А для этого ты не голос должен отдавать слушателю, а сердце!

Нечасто Леониду Витальевичу придётся петь Сусанина, Онегина или Мефистофеля, разве что в каком-нибудь «Огоньке», капустнике или в шутку на чьём-нибудь юбилее. Но каждый раз, стоя в студии у микрофона, записывая очередную песню про дом отдыха в Подмосковье, гимн футбольной команды или балладу о нефтяниках Сибири, он будет вспоминать Деда. Найти верную интонацию, не допустить ни одной небрежной ноты, добиться мурашек, отдать слушателям сердце даже через запись. Это он твёрдо запомнит и сделает своим главным принципом.

* * *

Леонид Витальевич, слегка пошатываясь и щурясь от яркого света, спустился по широкой деревянной лестнице на первый этаж, откуда доносился божественный запах свежесваренного кофе. В доме Карлинских кофе варили как положено, в турке, разливая по маленьким, на пару глотков, чашечкам. Натали же, как и большинство московских барышень, готовила мелкомолотый кофе тем же способом, что и растворимый, – заливая кипятком. Получалась совершеннейшая бурда, и дома Леонид Витальевич предпочитал чай, лучше зелёный и с молоком, для связок полезно.

– Вдруг из маминой из спальни кривоногий и хромой выползает… народный артист России Леонид Волк, – ехидно прокомментировал его появление на кухне Борька.

Борис сидел за столом с чашкой кофе, терявшейся в его огромной руке, и пытался делать три дела одновременно: завтракать, читать газету и смотреть телевизор.

– Не кри-ивоногий, – вяло парировал Волк. – Но-ормальные у ме-еня но-оги.

Но на всякий случай одёрнул слишком короткий ему Борькин халат.

– Ты сутки проспал, спящий красавец, – заметил Карлинский. – Твой телефон звонил, звонил, а потом сдох. Я хотел поставить на зарядку, но не нашёл подходящего шнура. Обязательно тебе нужно выпендриться, нормальный мобильник купить не судьба.