Время Волка

Посещения фониатора станут для Леонида Витальевича самым обычным делом, а постоянная забота о состоянии горла перейдёт чуть ли не в навязчивую идею. Слишком много будет зависеть от здоровья голоса. Если, проснувшись утром, он обнаруживал, что голос не звучит, сразу считал день потерянным. Конечно, он не срывал гастроли, он распевался, заставлял голос зазвучать и выходил на концерты, но пропадал не только сказочный, обволакивающий тембр Волка, пропадал и тот особый настрой, который очаровывал всех, вне зависимости от пола, кто приближался к Леониду Витальевичу, та волшебная энергетика, которую называют харизмой, или личным обаянием. Что удивительно, даже после появления и повсеместного распространения фонограммы Леонид Витальевич будет так же трепетно относиться к голосу. Не брезгуя «плюсом», а потом и прибегая к нему в силу возраста (творческое долголетие ещё ни для кого не оставалось безнаказанным), он тем не менее будет ежедневно распеваться так тщательно, будто вечером ему выходить не на закрытую вечеринку к жующей публике, а на сцену Большого театра.

На гастроли Лёнька все-таки поехал. Сорок концертов по клубам и домам культуры в крошечных городках средней полосы России, с ночёвками там же, в клубах, на раскладушках в какой-нибудь библиотеке. Оксанка тоже напросилась в гастрольную труппу, с огромным успехом исполняя «Русский танец» и «Цыганочку». Для них эта поездка была настоящим медовым месяцем, хотя о свадьбе пока речи не шло. Товарищи проявляли понимание и всегда старались не мешать влюбленным, уступая им отдельные комнаты и самые укромные уголки. Лёнька был в восторге от такой жизни, ему нравилось в ней решительно всё: переезды на тряском автобусе и бесконечная смена городов, обеды в столовых с липкими клеёнками и скудным ассортиментом типа «гречка-макароны» и романтические ночи на скрипучей раскладушке под портретом Ленина. И, конечно, концерты, первые в его жизни профессиональные выходы на публику. Зрители им доставались более чем лояльные, ибо катались студенты по такой глуши, где любой гастролер, даже самый затрапезный, – событие мирового масштаба. И Лёня учился тому, что не мог дать ни один педагог ГИТИСа: чувствовать публику, «раскачивать» её, менять на ходу репертуар в зависимости от реакции и даже общаться с поклонницами.

Они появились неожиданно в каком-то районном центре, где труппа задержалась на три дня. Две девушки лет по двадцать просидели весь первый концерт, не отрывая от Лёни глаз, потом перекочевали на второй, проходивший на другом конце города, уже с цветами. Лёня обалдел, когда после исполнения его коронной «Чёрное море моё» на сцену вышли они обе с одинаковыми букетами. Студенты ГИТИСа на цветы не рассчитывали и избалованы ими не были, так что, когда он появился за кулисами с таким «уловом», все тут же стали его подкалывать, мол, закружил провинциальным барышням голову, смотри, Оксанка заревнует. Оксана и правда нахмурилась, но ничего не сказала. А после третьего концерта всё те же барышни накинулись на Лёню – поджидали его у выхода. Опешивший Лёня криво расписался им на каком-то клочке бумаги, искренне не понимая, кому нужны его каракули.

Тогда же они с Оксаной чуть ли не впервые серьёзно поссорились.

– Понравились? – мрачно осведомилась она, когда артисты погрузились в автобус для очередного переезда.

– Кто? – не понял Лёня, думавший совершенно о другом, – после концерта он всегда долго не мог успокоиться, прокручивая каждый момент своего выступления, пытаясь проанализировать, что было хорошо, а что следовало бы исправить.

– Девки эти, кто! – фыркнула Оксана. – Видела я, как ты на них пялился.

– Я?! Оксан, ты чего? Нужны мне эти провинциалки!

– А, ну да, ты же у нас москвич, как я забыла! Я, кстати, тоже не из Москвы, помнишь?

Лёня окончательно запутался в хитросплетениях женской логики.

– Я не понимаю, к чему весь этот разговор?

– К тому, что ты хотел их трахнуть! У тебя на морде было написано! Кобель! И если бы я не находилась рядом, трахнул бы!

– Да я не…

Была у Оксаны удивительная особенность переходить с высокого, чтобы не сказать высокопарного стиля, которым она общалась с большинством людей, на язык рабочих и крестьян в худших его проявлениях. Лёнька был растерян от свалившихся на него глупых, необоснованных обвинений. Ладно, почти необоснованных. Девчонки, конечно, были симпатичные. И соблазн воспользоваться их интересом к его персоне присутствовал. Но он же не пытался ничего такого предпринять! И вёл себя вполне пристойно, в чём же его обвиняют?!

А Оксанка тем временем накрутила себя и выдала:

– Видеть тебя не хочу! Все вы, мужики, одинаковые!

И демонстративно пересела на другое кресло подальше от Лёньки. И всё это на глазах сочувствующих товарищей, что особенно возмущало Лёньку, привыкшего тщательно оберегать личное пространство и скрывать свои душевные переживания.

Потом они, конечно, помирились, а по приезде в Москву Оксанка вдруг сообщила ошеломительную новость: она беременна.