Время Волка

– Конечно, не будет. У молодых должно быть отдельное жильё. А потому – вот, – она протянула Лёньке какой-то свёрток. – На строительство кооператива. А ты, Виталий, найдёшь им съёмное жильё, пока будут строиться. Больше от тебя ничего не требуется!

Как всегда, под властным взглядом Серафимы Ивановны старший Волк растерял всю свою уверенность и послушно кивнул.

– Найду, отчего не найти. Есть у меня товарищ, он на дачу в Подмосковье перебрался. Поговорю, поживёте у него пока. Коммуналка, конечно, но все с этого начинают.

Так Лёнька с Оксанкой оказались в коммунальной квартире, зато в самом центре Москвы на улице Горького. Им попалась очень интересная соседка, алкоголичка, которая имела обыкновение дома ходить абсолютно голой. Но, если не считать этой пикантной подробности, жили они тихо и мирно. Да и недолго пришлось обретаться по чужим углам, денег Серафимы Ивановны хватило, чтобы выплатить полную стоимость однокомнатной квартиры в Марьиной Роще, и вскоре молодые переехали в собственное жильё, хоть и у чёрта на куличках.

Всё было бы замечательно, если бы не одно «но». Я говорил Оксанке, что нужно взять академотпуск. Подумаешь, закончила бы институт на год позже Лёньки, ничего страшного. Но у них уже тогда зарождалась какая-то странная творческая конкуренция, они как будто пытались доказать друг другу, у кого больше шансов стать настоящим артистом. Полнейшая глупость, на мой взгляд: как могут соревноваться актёр музыкальной комедии и танцовщица? Но эти двое умудрялись, и Оксанка не собиралась бросать учёбу, надеялась дотянуть хотя бы до конца первого полугодия, а там уж как-нибудь. Ну и случилось то, что случилось.

Лёнька примчался ко мне в институт, я сидел в анатомичке и тренировался в «кройке и шитье», как это у нас, будущих хирургов, называлось. Он ввалился ко мне и без того бледно-зелёный, а когда увидел, чем я занимаюсь, вообще чуть в обморок не грохнулся, хорошо, в анатомичке всегда запасы нашатыря под рукой для всяких нервных барышень. В общем, я быстро привёл его в чувство.

– Ну что случилось? – Тряхнул я друга.

– Борька, она в больнице! Скорая забрала прямо с занятий.

– Диагноз?

– Я не знаю! Меня там не было! Борька, сделай что-нибудь!

И давай круги по комнате нарезать, натыкаясь на заспиртованные препараты в баночках, шарахаясь от них и снова принимаясь ходить из стороны в сторону. Сделай! Что я мог тогда сделать, такой же студент, как и он? Только взять его за химок и повезти в больницу. Он законный муж, ему-то должны сказать, что и как.

Ничего хорошего мы не выяснили. У Оксанки был выкидыш со всеми неприятными последствиями, кровотечением, которое долго останавливали, а впоследствии и с воспалительным процессом. К Оксане нас, конечно, не пустили, и я ночевал у Лёньки в его новой квартире. Мы сидели на микроскопической кухне, где кроме плиты и холодильника, помещались ровно два табурета и стол, на который можно было поставить ровно две тарелки. Пили разведённый спирт и закусывали холодной варёной картошкой, которая нашлась в холодильнике, я объяснял Лёньке, что это всё ерунда, что выкидыши случаются сплошь и рядом, что с их энтузиазмом они ещё целую футбольную команду наделают, но он как-то не очень воспринимал всё, что я говорил о будущих детях, его интересовала только Оксанка.

– Она ведь сможет снова танцевать, правда? – вдруг спросил он, и я подавился картошкой.

– Танцевать?

– Ну да. Она же танцовщица.

– Конечно, сможет. Лёнь, ты чего? Одно и другое как связаны?

И он разом успокоился, решил, что тогда всё точно будет хорошо. Я потом уже понял, что для Лёньки профессиональное и личное благополучие связаны неразрывно. В его жизни самое главное – голос, возможность извлекать красивые звуки, правильно смыкать связки, а значит, выходить на сцену. И всех остальных людей он упорно пытался мерить той же меркой, искренне считая, что самое важное для Оксаны – танцы.