Всадник на вороном коне

Если б кто спросил Юру до армии, какой ему видится солдатская служба, что он ответил бы? Хоть разное читал о важных мелочах, о будничных заботах, разное слыхал, ответил бы, что служба в армии — это стрельба по целям, это танковые атаки, это ракетные залпы, это подвиги, которым есть место и в мирной жизни. А на деле? На деле служба — учение, учение, учение: учишься стоять, учишься ходить, учишься целиться, учишься заправлять койку, носить солдатскую одежду, есть по распорядку дня…

В столовой, на завтраке, Юра равнодушно жевал котлету и ковырял вилкой картофельное пюре. Еда не лезла в горло, и Юра снова и снова перемалывал ее в зубах, жалея, что некуда выплюнуть. Потом все-таки заставил себя проглотить мягкий комок и потянулся за кружкой с чаем. Аппетита — ни грамма. Неужто заболел? Измерить бы температуру — должно быть, подскочила… Хорошо бы заболеть, попасть в госпиталь, отлежаться там денька три.

Юра вслушивался в себя — не похоже, чтоб захворал. Блажь кислая.

Отхлебнул чаю, поставил на стол.

Сержант приподнялся на своем месте:

— Ты вот что: не кисни. Последнее это дело. Закиснешь — все кувырком пойдет…

Слева от главного входа в казарму — металлическая решетчатая стена с решетчатой дверью. Это — четвертая стена просторного светлого помещения с широкими зарешеченными окнами. В глубине — пирамиды с оружием, шкафы с различными стрелковыми приборами, на первом плане — тяжеленный длинный деревянный стол для чистки автоматов. Порядок, чистота, строжайшая тишина, словно не решетка, а невидимая звуконепроницаемая преграда воздвигнута между коридором и ружпарком.

Прямо от главного входа в казарму — дверь в ленинскую комнату. Здесь та же чистота, порядок, тишина. Солдаты, входя в это помещение, хоть на миг, но задерживаются у порога. Точно расстаются с чем-то неуместным тут и проникаются иным, без чего нельзя.

Юра шагнул в ленинскую комнату, в ее задумчивый свет, в ее сосредоточенный покой. Неторопливо прошел по узкой пластиковой дорожке, вдоль которой стояли столы — каждый на двоих. Не впервые Юра здесь, с закрытыми глазами может сказать, где что. На одной стене — все о Ленине, на второй — все об армии и трудовой жизни народа. На третьей — все о своей части, ее истории и боевом пути, о мирной учебе солдат. В простенках между окнами — портреты министра обороны и его заместителей. В углу — стенд с книжками-биографиями наших знаменитых полководцев. Возле стенда — стеллаж с подшивками газет и стопками журналов.

Музей. Библиотека. Читальный зал. Учебный класс. Хранилище того оружия, без которого рота — не рота, как без автоматов.

Строгость, скупость и выразительность всего того, что здесь было, понравились Юре еще в тот раз, когда он вошел сюда впервые. А сейчас его внимание приковало почти постоянное чередование фотоснимков, на которых были картины труда и картины боя. Они перемежаются, картины труда и картины боя. Ленин на военном параде. Ленин на испытаниях электроплуга. Первоконники в строю. Крестьянка угощает молоком красноармейца. Танки идут в атаку. Ковш с расплавленной сталью плывет по цеху. Артиллеристы ведут огонь, голова наводчика в белой повязке с пятнами крови. Мальчишка-токарь обтачивает корпус снаряда. Пограничник с собакой. Огромное хлебное поле и комбайн на его краю.

Нельзя представить ни одного дня жизни нашей армии без жизни на колхозной земле, в заводском цехе. Разве можно понять молодого солдата Жору Белея без его завода? А Сусяна без совхоза, в который он вернется? А Прохора без его родной степи?

Ребята сосредоточенно занимались, склонясь над небольшими томиками уставов. Самоподготовка была в разгаре.

Тот, кто составлял эти уставы, думал об одном: быть правильно понятым — скупой, строгой, точной, не допускающей даже самой маленькой двусмысленности, была речь уставов. Вчитываться в них нелегко — не стихи. Сжав голову ладонями, Юра вникал в четкие строчки и не заметил, что в комнату вошел капитан Малиновский. Сусян вскочил, Юра взглянул на него и тоже вскочил.

— Сидите, сидите, — тихо сказал капитан и неторопливо пошел по комнате.

Ребята провожали его глазами, он показал рукой: садитесь, занимайтесь своим делом.

Дойдя до окна, капитан развернулся, постоял, задумавшись, и сел за свободный стол. Снял фуражку, не глядя, положил за спину, на подоконник.

Юра вдруг вспомнил, что впервые видит капитана с непокрытой головой. Вспомнил, наверно, потому, что удивился: волосы у капитана светлые, мягкие, вьющиеся; теперь обычно сухое и жестковатое лицо офицера сделалось простым и юным, хотя оставалась седина на висках, не исчезли морщины у рта, по-прежнему грустно и остро смотрели глаза.

Капитан тихо попросил Прохора, сидевшего напротив, и тот подал стопку журналов «Советский воин». Капитан неторопливо перелистывал журналы, и ребята снова занялись уставами…

Время, отведенное на самоподготовку, шло к концу. Ребята устали, начали перешептываться.

Капитан оторвался от журналов:

— Может, вопросы у вас есть? Может, не все ясно — давайте разберемся.