Всадник на вороном коне

Тетя была неприступна, как скала, — значит, все разговоры зря, своего решения она не отменит.

Из дому вышли вместе. Тетя, недовольная, молчаливая, строго ступала чуть впереди. За ней, переглядываясь и весело перемигиваясь, следовали Максим и дядя Лева: дескать, мы тебя все равно проведем, все сделаем по-своему, по-мужски.

У входа в часть дядя Лева напомнил Максиму о том, как вести себя. Тетя Катя оглядела племянника — все ли в одежде в порядке — и тихо двинулась по дорожке, как бы намекая дяде: не очень задерживайся, спешу. Тут она и допустила ошибку, которой племянник и муж воспользовались немедля, тем более что они заранее решили провести ее и только ждали подходящего момента. Все было сделано мгновенно: дядя Лева раскрыл сумку, Максим сунул в нее мешок с едой и шмыгнул в калитку.

Конечно, дома тетя Катя все узнает, и Максиму с дядей Левой влетит. Но лучше пусть влетит, чем тащить с собой запас еды, когда солдаты ничего на море не возьмут.

Слишком она старается, тетя Катя. За мужчинами, как за крошечными детишками, наблюдает. Правда, у нее тут свое правило. Как-то она сказала Максиму: «Пишут вот в газетах разное — кого больше беречь надо, мужчин или женщин? Глупый спор — каждого человека беречь надо. Но все равно наших мужчин особо оберегать надо, не жалеть для них заботы и ласки. А вдруг война? Кто первым пойдет? Кому больше достанется? Всем достанется? Да, всем, но воевать-то будут мужчины. Как же не беречь их? За одно за это поберечь надо».

…Словно не по асфальту машина шла, а летела низко-низко над ним по воздуху. Справа тянулась кирпичная ограда, слева — негустой, залитый солнцем лес. Потом промелькнули небольшие, затейливо построенные домики, потом — многоэтажные белые дома. А слева был лес. Затем ехали по центральным улицам города, мимо порта, вдоль берега: море, земля с рыжими проплешинами, светлый обелиск, чуть дальше — памятник десантникам, еще дальше — горы. Еще немного и пляж…

В лицо бил душистый и свежий ветер, и Юра благодушно думал о том, что до отъезда раздражало его. Нет, все-таки начальство не зря не спешило, не зря оно придирчиво о каждой мелочи побеспокоилось. Ты радуешься, а оно тревожится, как бы радость неприятностью не обернулась. Неприятностью для молодых солдат, которых раздражает неторопливая озабоченность командиров, которым хочется одного — на море, к гражданскому населению.

Об этом гражданском населении ребята заговорили еще вчера. Какой же пляж без девушек? Обязательно там, у моря, должны быть девушки, стройные, в красивых купальниках…

Машины остановились на пустынном берегу, метрах в пятистах от границы пляжа. Тут ни кабин для переодевания, ни тентов, ни фанерных ларьков, в которых обычно торгуют пирожками, вином, шашлыками, иногда минеральной водой и мороженым. Тут полоса галечника у воды, чуть подальше — неухоженная земля, местами под травой, местами в каких-то глинистых буграх, непонятных яминах и россыпях битого камня.

Максиму место понравилось. Здесь ни души — только воинское подразделение и он, Максим, в его составе. Со стороны должны смотреть сюда почтительно и любопытно, и эти почтительность и любопытство распространяются и на него, Максима Синева. Здесь все свои — командиры, солдаты и он, Максим Синев, свой. У ребят по этому поводу, правда, было иное мнение. Они раздевались, с сожалением глядя в сторону пляжа, людного, манящего, недоступного.

Между границей пляжа и ротой, у больших валунов, были видны две девушки. Они почему-то отбились от всех других отдыхающих, они почему-то были только вдвоем.

Ребята сложили одежду и обувь рядами на галечнике — как по линеечке. Возле «хб» и сапог Юры Козырькова — джинсы, рубашка и кеды Максима.

Дай ребятам волю — они сразу в море полезут. Но не дает начальство воли — поостыть велит. Сидят солдаты на берегу, ждут благодатной команды. Некоторые от воды отвернулись, чтоб соблазна поменьше и чтоб свежесть с моря спину нежила.

Отсюда можно разглядеть окраину города. Как почти всюду сейчас, окраина — новая. Группы домов — белых, розовых, сизоватых — выдвигались из синеватого тумана, и солнце красиво высвечивало их. Казалось, что дома сходят со склонов и медленно наступают на пустырь. Что ж, пройдут годы, и дома действительно вырастут здесь. Город займет пустырь, и рыжая, изрытая, иссушенная земля оживет…

Юра достал из-под одежды папку-планшет, раскрыл и долго смотрел на чистый лист, не решаясь набросать то, что привиделось: опасался, что карандашные штрихи будут слишком грубыми и не передадут той легкости, какой полна будущая окраина города.

Максим из-за плеча заглядывал в папку-планшет. Дыхание его щекотало кожу за ухом. Юра даже поежился. Максим чуть отодвинулся и зашептал:

— Вот бы нарисовать, как здесь воевали… Наши из моря выходят, а фашисты стараются их поубивать. А наши идут — все, даже раненые! Фашистов больше! Но оттуда, где теперь дома, скачут бойцы в буденовках! На подмогу скачут!

— Как они могли скакать оттуда? Там фашисты были, — невольно возразил Юра.

— Там были. А в горах — партизаны, так?

— Так, — охотно согласился Юра.