Все, что мне дорого. Письма, мемуары, дневники

Выступая недавно в печати, я привел пример осуждения одной деревенской женщины на четыре года за украденные 10 литров молока. Нетрудно сосчитать, что средств, потраченных на работу суда, на содержание женщины в тюрьме, было в тысячу раз больше, при том что дома, одни, без помощи, оставались у нее трое детишек, а в деревне некому было работать. Удивительно, что при таком судействе у нас вообще остаются на свободе люди. Прочитывая еженедельно на Комиссии около пятисот дел, мы сталкиваемся с десятками и сотнями подобных примеров: людей осуждают за украденный мешок картошки, за взятую с чужого стола бутылку вина, а на прошлой неделе мы помиловали пенсионера, который отсидел несколько лет за две украденные курицы. Правовая неграмотность, отсутствие юридической квалифицированной помощи, да и страх перед правоохранительными органами, которые используют все методы для вышибания нужных сведений, не дают возможности людям защититься от произвола.

В наших судах оправдывают всего 0,5 процента подследственных, тогда как в европейских судах оправдывают около 20 процентов. Известен случай, когда видный московский судья Сергей Пашин за подобную мягкость был московской коллегией судей отстранен от судейства, и лишь вмешательство общественности помогло вернуть его на работу. Но уже можно понять: милосердие у нас не в почете.

Доводы у сторонников жестких мер обычные: преступность в стране растет, население напугано рэкетом, заказными убийствами, терроризмом, наркотиками. Действительно, экономическая разруха, кризис и безработица порождают и увеличивают преступность, но какую? Если за прошлый 99-й год самые тяжкие преступления – убийство и разбой – выросли на 3–5 процентов, то кражи и грабежи выросли на 25 процентов. Из пяти осужденных – четверо отбывают срок за преступления ненасильственные, не опасные для общества, но они и составляют самую большую часть тюремного населения. И понятно, к ним можно и нужно бы применить альтернативные виды наказания: штрафы, домашний арест и т. д.

В итальянской тюрьме, в Риме, мы увидели во внутреннем дворике скульптуру, два металлических круга: большой и малый, как бы олицетворяющие два мира – мир свободных людей и мир заключенных. В одной точке эти миры символически соприкасаются: надежда для каждого сидящего перейти из одного мира в другой. Но это на Западе. Наша система – это малый круг, который от себя человека не отпускает, и, попав на его орбиту один раз, осужденному почти невозможно из такого круга вырваться. Особенно это касается молодежи. Вслед за афганским синдромом последовал чеченский синдром. Из Чечни наши дети приходят, являя собой сгусток боли и отрицательной энергии, и изливают это на окружающих, включая самых близких людей. Большинство из них пьют и колются, пристрастившись на войне к наркотикам. Они балансируют между тюрьмой и свободой, между жизнью и смертью. Судя по многим уголовным делам, которые я читаю, их используют криминальные структуры как наемных убийц.

Но, попав на малую орбиту (первый раз в тюрьму) даже по незначительному поводу, молодой человек обретает в тюрьме опыт и быстро становится профессионалом. Один из заключенных назвал это «конвейером расчеловечиванья». Таким образом, выясняется, что пенитенциарная система работает сама на себя в замкнутом режиме. И выходя на волю, даже реально исправившийся, решивший начать новую жизнь молодой человек активно отторгается населением и преследуется милицией, которая торопится запихнуть его обратно в лагерь, и чаще всего ей удается это сделать. Мы узнаем об этом по тысячам исповедей тех заточенных, чьи голоса раздаются из мест заключения. Мы, каждый из нас, несем вину за этих несчастных.

Отдельный разговор о судьбах тех, кто осужден на смертную казнь. В результате многолетней борьбы казней у нас, слава богу, нет уже более трех лет, а в прошлом году, при поддержке президента, мы осуществили массовое помилование, освободив камеры смертников на сто процентов. Но, заменив расстрел на пожизненное заключение, мы вовсе не облегчили участь этих людей, ибо тюрьмы для «вечных», как они сами себя называют, еще пострашнее тех, о которых я рассказывал: они расположены в далеких местах, куда врачам, в том числе психологам и психиатрам, доступ затруднен, куда почти не доходят пресса и телевидение и нет возможности для свиданий с ближними. Не случайно мы получаем письма от «вечных» с просьбой отменить помилование и казнить их, ибо такое милосердие мучительнее быстрой смерти. В стране, где большая часть населения, депутаты парламента и даже видные деятели культуры выступают за возвращение смертной казни и заваливают нас осуждающими, угрожающими письмами, трудно говорить о милосердии к этим людям. Но мы верим, что эра милосердия с началом нового века наступит и на нашей земле.