Все - иллюзия

Забыл!

Лессинг откинулся на спинку стула, позволив всему остальному ускользнуть обратно в глубины подсознания. Что-то стерло все воспоминания о Клариссе из его памяти, но где-то в темных глубинах подсознания они остались, прицепились, замаскировались, исказились, скрывшись за аналогиями и аллегориями, за фразой, написанной бродягой-драматургом триста лет назад.

Так что, в конце концов, оказалось невозможным полностью стереть Клариссу из его разума. Она оставила такой глубокий отпечаток в его личности, сияла так ярко, что вообще ничто не могло уничтожить память о ней. И все же лишь искусство лейтенанта Дайка да случайно всплывшая фраза возродили воспоминания (один ужасный момент Лессинг подумал о том, какие еще воспоминания, неясные и дрожащие, могут скрываться за аллегориями на дне подводных впадин его подсознания).

Таким образом, он все же победил их — бестелесных, безмолвных людей, стоящих между ними. Боги-ревнивцы, темные опекуны... На мгновение его мысленный взор ослепил золотой блеск. В этой вспышке Лессинг увидел незнакомцев в богатых одеяниях, перемещающихся на каком-то запутанном, незнакомом фоне. Затем дверь памяти захлопнулась, и Лессинг, моргая, выплыл в реальность.

Их? Победил их? Но кого? Он понятия не имел. Даже в этом волшебном проблеске возвращенной памяти, он думал, что не уверен, кто такие они. То есть, очень возможно, здесь крылась так и не разрешенная тайна. Но где-то в темноте на задворках его сознания были спрятаны все эти невероятные вещи. Боги, жидкое золото света и люди в ярких одеждах, и было все это, конечно... не в нашем мире...

Все было яркое-яркое, гораздо ярче, чем видели обычный мир нормальные глаза. Такова была Кларисса и все ее окружение. Очарование, исходящее от нее, было куда сильнее, чем просто очарование первой любви. Лессинг был убежден в этом. Идя рядом с Клариссой, он пользовался каким-то волшебством, придающим блеск всему, на что падал взгляд. Прекрасная Кларисса, чудесный мир, такой яркий, с такой клариссмой, рядом с которой не сравнится никакая харизма, то бишь дар Божий, по-настоящему новый, свежий мир детства. Но между Лессингом и ею стояли какие-то темные люди...

Стоп! Кларисса... и тетя? Там была тетя? Высокая, темная, тихая женщина. Ослабляющая сияние окружающего всякий раз, как появлялась рядом? Лессинг не помнил ее лица, она была всего лишь тенью позади сияющего присутствия Клариссы, безликое, безмолвное небытие, с негодованием находящееся на заднем плане.

Память заколебалась и нахлынуло отчаяние, с которым Лессинг стал отчаянно бороться, так как окружающее сияние начало тускнеть. Кларисса, Кларисса — где теперь она, распространяющая вокруг чудесное сияние?

— Рассказывайте, — послышался голос лейтенанта Дайка.

— Была девушка, — безнадежно сделал попытку Лессинг. — Я встретил ее в парке...

Кларисса сияющим июньским утром, высокая, темноволосая, стройная, на фоне Гудзона, несущего за ней синие, ровные воды. «Удар черных очей этой девицы!». Да, действительно, черные глаза, яркие, звездные и черные, точно космос, глядящие на него с какой-то серьезной отстраненностью и заботой, точно на ребенка. И в тот момент, когда он встретил этот сияющий, серьезный взгляд, они познали друг друга. Он действительно ощутил удар — удар, пробудивший его от жизни во сне. (Ромео, которому нанесли такой удар, в итоге потерял обеих возлюбленных...).

— Привет, — сказала Кларисса.

— Это продолжалось не очень долго... мне кажется, — неуверенно сказал он Дайку. — Достаточно долго, чтобы почувствовать нечто странное в Клариссе, — хотя и очень замечательное, — но недостаточно долго, чтобы понять, что это такое... Так мне кажется.

(И все же были сияющие дни счастья, даже после того, как тени пали на них. Потому что всегда были тени, которые ей приходилось распихивать локтями. Лессингу казалось, будто они центрировались вокруг тети, которая жила с нею, это мрачное небытие, лицо которого он никак не мог вспомнить).

— Я не нравился ей, — пояснил Лессинг, хмурясь от усилий все вспомнить. — Хотя, нет... не совсем так. Но что-то витало... вокруг, когда она бывала с нами. Кажется, я вот-вот вспомню... Как жаль, что я не могу вспомнить ее лица!

Но, вероятно, это не имело никакого значения. Они не часто видели тетю. Они встречались, Кларисса и Лессинг, в различных местах в Нью-Йорке, и всякий раз эти места сияли, когда ее присутствие накладывало на них необъяснимую клариссму. Не было никакого разумного объяснения этого сияния, или что уличные шумы слагались вдруг в чарующую музыку, и пыль, обычная пыль становилась золотой в то время, которое они проводили вместе. Это было так. Словно он смотрел на мир ее глазами, а она смотрела на все с иной, не человеческой точки зрения.

— Я так мало узнал о ней, — продолжал Лессинг.

Казалось, она вообще появилась в мире в ту первую встречу у реки. И, как он чувствовал, исчезла из мира в небытие в разом потускневшей квартире, когда тетя сказала... что же сказала тогда эта тетя?..