Все - иллюзия

В ту первую встречу после ее болезни Лессинг увидел Клариссу одну. Где была тетя? Во всяком случае, не рядом с ней. Странная была у Клариссы квартира, пустая, не считая ее самой. Без окон? Лессинг напрягся, пытаясь вспомнить. Да, правда, никаких окон там не было. Но было много зеркал. И очень глубокие, темные ковры. Таково было его впечатление от этой квартиры, очень тихой и очень... доброй, с отражающими друг друга зеркалами, уходящими куда-то в бесконечность.

Он сидел возле Клариссы, держал ее за руку и что-то тихонько говорил. Ее улыбка была неуверенной, а глаза такими яркими, что почти пугали. В тот день они были очень счастливы. Он слегка просиял даже сейчас, вспоминая, насколько счастливы они были. А ведь теперь он не должен был чувствовать ничего, кроме горя.

Замечательная яркость восприятия постепенно вернулась к Лессингу, когда они были вдвоем, и все в мире казалось ослепительно правильным. Комната была центром совершенной Вселенной, красивой и упорядоченной, все сферы которой пели в унисон.

Тогда я был к Клариссе ближе, подумал Лессинг, чем потом, во время последующих свиданий. Ведь это был мир Клариссы, красивый, спокойный и очень яркий. Можно было даже услышать пение каких-то механизмов, в совершенстве исполняющих арии, дуэты и хоры. Жизнь Клариссы всегда была таковой. Нет, никогда больше я не был так близок к ней.

Механизмы?.. Почему ему на ум пришел этот образ?

Лишь одно было неладно в этой квартире. Лессингу все время казалось, что за ним наблюдают чьи-то глаза, отмечая все, что он делает и даже думает. Вероятно, виноваты в этом были зеркала, но это смущало его. Лессинг даже спросил Клариссу, зачем тут так много зеркал.

— Чтобы лучше видеть тебя, любимый, — рассмеялась она.

Но тут же замолчала, словно какая-то мысль неожиданно пришла ей в голову, и огляделась вокруг, с озадаченным видом глядя на собственные отражения, видимые под разными углами. К тому времени Лессинг привык наблюдать за возникающими на ее лице выражениями, которые являлись странными реакциями на обычную жизнь. Она действительно была странным созданием, Кларисса, и в этом, и во многом другом. Два плюс два, подумал он с внезапной нежной улыбкой, редко были для нее меньше шести, и она часто впадала в необъяснимо глубокую задумчивость при виде самых обычных вещей. Еще вначале их знакомства Лессинг понял, что бесполезно спрашивать ее обо всем этом.

— К тому времени, — пробормотал он почти что про себя, — я уже ни в чем не сомневался. Я просто не смел сомневаться. Я жил в плоскости не совсем обычного мира, но это был мир Клариссы, и я не задавал никаких вопросов.

Безмятежной, яркой, неописуемо организованной была маленькая Вселенная Клариссы. Настолько организованной, что созвездия могли изменить свои очертания в небе, если это было необходимо для ее спокойствия. Какие-то механизмы, поющие во время работы, были явно ответственны за то, что она таким экстравагантным образом спаслась во время уличного происшествия, или за уничтожение беседки, чтобы она могла полежать в постели с лихорадкой...

Лихорадка тоже наверняка служила какой-то цели. Никогда ничего не происходило с Клариссой — в этом Лессинг был уверен, — без определенной цели. Случайностям не было места в том мирке, окружавшем ее. Лихорадка повлекла за собой бред, а в бреду, вероятно, ей открылись какие-то истины. Но что это были за истины? У Лессинга не было никаких предположений на этот счет. Но ее глаза теперь сверкали так противоестественно ярко, словно в них задержался лихорадочный блеск или как будто... как будто она смотрела вперед, в будущее, такое невероятно светлое, что его отблески постоянно отражались в ее глазах, с чернотой, более яркой, чем свет.

Лессинг был теперь уверен, что она даже не подозревает, что ее жизнь отличается от жизни всех остальных, что не замечает, какие чудеса происходят в мире под знаком клариссизма. (Парочку раз мир сам по себе изменялся, и у Лессинга возникала дикая мысль: а что, если она права, а он не прав, и все остальные живут так же, как Кларисса, кроме него самого?).

В те дни они жили в особенном ореоле. Она любила его, в этом Лессинг не сомневался. Но все увеличивался ее восторг. Должно было произойти нечто особенно замечательное и, что самое удивительное, она сама не знала, что именно. Она напоминала ему ребенка, проснувшегося Рожественским утром и лежащего в восхитительном полусонном состоянии, помня лишь, что его ожидает нечто чудесное, когда он совсем проснется.

— Она никогда не упоминала об этом? — спросил Дайк.