Всё хоккей

— Вы повторяете ошибку Смирнова. Хотя вам более позволительно ошибаться в людях, чем ему… Так вот, думаю, он и решил поэкспериментировать именно на честном, порядочном, талантливом человеке. Во-первых, это бы как-то оправдало его в том, что он умолчал о преступлении, более того способствовал умолчанию. Во-вторых, как я теперь думаю, он этот эксперимент не собирался затягивать. А потом… Потом он рассчитывал, когда я все вспомню, то моя совесть решит — что делать. И решит правильно. Он ошибся. Безнаказанность за преступление может привести к его повторению. Знаешь, я бы мог убить еще раз. Человек, убивающий хоть раз, способен еще на убийство, если забывает про прошлое. И особенно если есть что терять. А мне было что терять.

— Я знаю. Я ведь стал на вашем пути. И это вы были в машине, которая…

— Которая тебя чуть не переехала, если бы не твоя реакция. И случай. Более того, — глаза Маслова горели нездоровым огнем, они приблизил свое лицо к моему так, что слышалось его прерывистое дыхание. — Более того, я чувствовал, что могу убить еще и еще. Еще и еще. Всех, кто мешал бы мне жить так, как я уже жить привык. Хорошо жить! Понимаешь, какая парадоксальная вещь, ведь, как ни крути, только после того… ну, убийства Жени, а потом когда моя память начисто позабыла, я стал тем кем стал! И я стал гораздо больше, чем мог стать, если бы ничего этого не было. И имел я больше, чем мог бы иметь. Ведь до этого случая… Я был хорошим, очень хорошим врачом. Но не более того. И у меня вряд ли были бы перспективы! Не тот характер, не та хватка! И не та совесть! Вернее, слишком ее много уж было для того, чтобы в сегодняшнее время стать великим! И что получается!

— Что? — я нахмурился, но не отодвигал от него своего лица. Я неотрывно смотрел и смотрел в его горящие, пылающие глаза.

— Это страшно, но я пришел к этому выводу, независимо от Библии, независимо от Данте, независимо от человеческого опыта и независимо от Смирнова, человек, продавший душу, как-то невероятно быстро и безболезненно идет к вершинам. И все, все у него получается! Понимаешь, душа словно отягощает, словно лишний груз, мешающий карабкаться наверх. Тело без души становится легче, свободнее, независимее, оно может делать что хочет! Это как в дирижабле, чтобы выше подняться, надо больше балласта сбросить на землю. Особо это ощутимо в особые времена. Сегодня тоже особые времена. Когда перевес на весах у тела, а не у души. И души становится все меньше и меньше, она убывает и убывает. Человек уже свободно угождает своему телу и аппарат Смирнова не так уж и актуален. Потому что все подлости и так легко, добровольно забываются, разве только помогают подняться все выше и выше. Сегодня как никогда легко совершаются подобные сделки, как никогда за бесценок продается душа, выставляется на аукцион, вкладывается в акции, или никому не нужная валяется на помойке. Знаешь, сегодня сколько валяется бесхозных душ? Боюсь, что наша земля скоро вся превратиться в помойку, на которой будут валяться проданные души. Вот ты говоришь, я великий врач. Может быть, может быть. Я спасаю сердца людей. Я спасаю их жизнь. Это очень много. Галя говорила — это все. Но… Откуда мне знать — чьи сердца и чьи жизни я спасаю? Я ведь тоже ничего не знаю о своих пациентах. Как и они обо мне. А вдруг я спасаю убийц или потенциальных убийств? Вдруг не спаси я сегодня этого человека, завтра бы сотни остались живы? Откуда я могу знать? Спасая определенного человека, совершаю я подвиг или преступление? Если бы с сердцем я мог спасать души. Вот тогда… Только тогда я бы признал себя гением. И, наверное, оправдал!

Маслов перевел дух, словно он беспрерывно бежал и не мог остановиться. Бежал неизвестно куда, как тогда, в ту ночь, когда погибла его любимая девушка. Бежал от трагедии, от себя, от своей памяти.

— Вы — врач, — я положил руку на его плечо и слегка пожал. — Вы обязаны спасать. И больше ни о чем не думать. Вешать человека за преступление или вешать ему медали за подвиг — это уже обязанность других инстанций. А судить… Судить по-настоящему, всю его жизнь, всю его душу — это уже совсем высший удел.

— Даё пожалуй, — он опустил голову и закрыл лицо руками. И так же, не отрывая от лица рук, вновь заговорил, словно сквозь решетку из пальцев. Сквозь решетку, в которой он жил последнее время и не осознавал это.

— Смирнов на меня очень надеялся. К нему меня привел Макс. Мне кажется, вряд ли он сочувствовал мне. Хотя во всю изображал сочувствие.

— Вы познакомились с Запольским через Тоню?