Всё хоккей

Я шел по прямой к дому Смирновых, через дворы. В одном я заметил толпу людей, медленно разбредавшихся в разные стороны. Странно, уже было поздно для такого людского собрания. Судя по их лицам, не похоже, чтобы они уходили с праздника. Тут же я заметил свет от пламени. Дворник, высокий, какой-то очень большой, бородатый, сжигал ненужный хлам вперемежку с пожелтевшими листьями. Я приблизился к огню и протянул руки. Скоро осень, и летние вечера нынче уже холодные. Свет от пламени тонкой струей медленно и плавно уходил ввысь, к звездам и звезды словно погружались в туман, дымовую завесу. Я задрал голову вверх. Я видел звезды, словно через тонированное стекло, как в детстве. Когда мы под мутное стекло клали цветы и закапывали под землю. И называли это секретом. А потом секрет раскапывали, я помню до сих пор это необъяснимое чувство радости, когда опускаешь руки во влажную землю и нащупываешь стекло и аккуратно очищаешь его. И секрет становиться раскрытым. И ты радуешься, словно это не твой секрет. Словно это не ты сам его закопал и сделал секретом… И теперь, глядя на небо, мне хотелось протереть его рукавом — от дыма и увидеть секрет. Может быть, там будет звезда? Но вряд ли секрет неба будет раскрыт. Это неподвластно даже таким ученым, каким был Смирнов.

Дворник бросил охапку листьев в костер и вслед за мной посмотрел на небо.

— Удивительно, перед наступлением осени больше всего звезд. Больше всего листьев, больше всего воздуха. Лето словно торопиться отдать все, что не успело или затаило. А может просто заигрывает с осенью.

— Мне кажется не стоит вообще жечь листья, — сказал почему-то я. Мне казалось, что вместе с листьями дворник сжигает и звезды, и воздух, и все летние дни.

— Так надо, — вздохнул дворник. — Может и деревья валить не надо, и заводы строить не надо. Ведь вообще все сжигают. И письма сжигают. И рукописи. И дома. И даже людей. Вон сегодня сгорел еще один человек. Был он, не было, какое уже имеет значение. Когда жил, никому не был нужен, даже подтрунивали за его спиной, посмеивались. И в основном не видели. Удивительно бывает, человек живет так, что его не видят. А может это и есть самая правильная жизнь, чтобы тебя не видели. Не ты нужен, нужны твои дела. Я вот думаю, можно сколько угодно маячить перед глазами, красоваться, а помрешь, никто на второй день и не вспомнит, как ты выглядел. А вот человек жил неприметно, а помер, все сразу и захотели его увидеть, запомнить навсегда, поплакать о нем, все как-то поняли, как его не хватает. Значит, не зря прожил. Значит, нужен был нам, всем нам…

Я еще больше приблизил руки к огню, мне стало еще холоднее. Я прекрасно знал, о ком идет речь.

— Вы-то здешний? — дворник внимательно на меня посмотрел. — Вроде лицо знакомое.

Лицо могло быть знакомо по моим былым заслугам. Но я об этом умолчал.

— Здешний, — сказал я. — И он тоже нам каждое утро приносил газеты. И я тоже его не видел. И тоже, как многие, ругался, что меня разбудили. И как многим мне теперь пусто без этих утренних звонков.

— Никто даже не знал, как зовут старика, — вздохнул дворник. И помолчал. — А сам он был полуслепой, плохо видел наш мир. А оказалось, это плохо видели мы. Раз даже его не смогли разглядеть. Потерять зрение это еще не значит не видеть. Иметь зрение еще не значит быть зрячим, — мудро заметил вдруг дворник.

— Вы прямо философ.

— А я и есть философ, — просто ответил он. — В прямом смысле. Закончил философский университета. А только закончил, философия как наука оказалась выброшенной на помойку. Или… Или вот как эти листья ее сожгли. Не только листья и книжки сжигаются, но и идеи. Это я знаю. Поэтому придумал для себя лучшую профессию, где можно по-настоящему философствовать и вместо идей сжигать листья. Вот так.

— А собаку старика куда дели?

— Да сама делась, за ним бежала на кладбище. До конца боялась оставлять его. Он же без нее не смог бы ходить. Думала, бедалага, что и лежать без нее не сможет. Нет, лежать все смогут. Тут помощь ни от кого не нужна. Там, на кладбище где-то и потерялась, а может где то сидит на его могиле и воет. Оплакивает старика. Впрочем, оплакивали и мы. Весь район хоронил. Жил без людей, одиноко, А помер среди людей, и друзей оказалось ох как много, живой бы позавидовал. Впрочем, с мертвыми дружить проще. Им и не позавидуешь, и они не поспорят. Вот так. Жил совсем бедно, а похоронили по-царски. Может, в этом тоже есть определенная, утешающая справедливость. Может тех, кто живет в роскоши, просто закопают. И на их могилах вырастут города. Совсем другие, в которых будут жить такие, как этот старик.

Дворник посмотрел на небо. Несмотря на свою униформу и тяжелые варежки, он был очень похож на философа. И как я сразу этого не заметил. Таких рисовали старые голландские мастера на своих гравюрах. Горбоносых, бородатых, правда, в профессорских мантиях.

Дворник взял старый, поломанный стул и безжалостно бросил его в огонь. Огонь весело затрещал, и еще ярче его лучи устремились в небо.