Все хроники Дюны

— Ты считаешь, Одрейд лучше?

— Что за вопрос! — Одрейд? Ужасная женщина, если позволить себе задержаться на ее возможностях. И все — атридесовское. Она — первая из Бене Джессерит. А идеал Атридесов — Тег. — Одрейд рассказала, что она доверяет твоей верности Атридесам.

— Я верен атридесовской чести, Мурбелла. И я выношу моральные решения сам — по поводу Сестринства, этого ребенка, которого они отдали под мою опеку, Шианы и… и по поводу моей возлюбленной.

Мурбелла прижалась к нему, прикасаясь грудью к руке и пошептала ему на ухо:

— Были эпизоды, когда я могла перебить всех находящихся рядом со мной!

Она что, думает, они ее не слышат? Он сел прямо, не отпуская ее.

— И что же тебе помешало?

— Она хочет, чтобы я поработала над Скитейлом.

Поработать. Эвфемизм Чтимых Матре: Ну а почему нет? Она «работала над» множеством мужчин, прежде чем натолкнулась на меня. Но он реагировал на это, как древние мужи. И не только поэтому… Скитейл? Проклятый Тлейлаксу?

— Великая Мать? — Он хотел увериться.

— Она и только она, — душа ее почти парила, лишенная груза.

— Какова твоя реакция?

— Она сказала, что это — твоя идея.

— Моя… Да никогда! Я предлагал вытащить из него нужные сведения, но…

— Она сказала, что это — обыденная вещь для Бене Джессерит, как и для Чтимых Матре. Забеременей от этого. Соблазни того. Весь день в заботах.

— Я спросил о твоей реакции.

— Возмущение.

— Почему? — Я знаю подтекст.

— Я же тебя люблю, Дункан… и мое тело, оно… оно приносит удовольствие тебе… как и твое…

— Мы — старая женатая пара, а ведьмы хотят разлучить нас.

Его слова родили в нем ясное видение леди Джессики, любовницы давно умершего графа и матери Муаддиба. Я любил ее. Она меня не любила, но… Взгляд Мурбеллы напоминал ему взгляд, которым Джессика глядела на графа: слепая, самозабвенная любовь. Бене Джессерит не доверяли этому чувству. Джессика была мягче Мурбеллы. Но тверже внутренне. А Одрейд… она была тверда и внешне. Сплошная пласталь.

А как же те времена, когда он искал в ней человеческие чувства? Как она говорила о Башаре, когда они узнали, что старик погиб на Дюне.

«Он был моим отцом, ты знаешь».

Мурбелла вывела его из задумчивости:

— Можешь разделять их мечты, какими бы они не были, но…

— Растите, люди!

— Что?

— Вот их мечта. Чтобы люди вели себя по-взрослому, а не как злые дети на школьном дворе.

— Мама знает лучше?

— Да… Я уверен в этом.

— Так ты именно так видишь их? Хоть и называешь ведьмами.

— Это хорошее слово. Ведьмы ведают загадочные вещи.

— И ты не веришь, что это просто долгое жесткое обучение плюс спайс и Агония?

— Что вера может с этим поделать. Неизвестность порождает собственную мистику.

— Но ты не считаешь, что они дурачат людей, заставляя их исполнять чужую волю?

— Наверняка это так.

— Слова — оружие. Голос. Штамповка…

— Никто так не красив, как ты.

— Что такое красота, Дункан?

— Есть, конечно, красота в различных стилях.

— Она именно так и сказала: «Стили основываются на воспроизводящих корнях, лежащих настолько глубоко в нашем расовом псише, что мы не осмеливаемся убрать их». Так что они собирались сунуться и сюда, Дункан.

— Может, их что-то испугало?

— Она сказала: «Мы не ввергнем наших потомков в то, что считаем бесчеловечным». Они судят, они и осуждают.

Он подумал о чужих фигурах видения. О Лицевых Танцорах. И спросил:

— Как аморальные тлейлаксианцы? Аморальные — значит не человечные.

— Я почти различаю тиканье вертящихся в голове Одрейд шестеренок. Она и ее Сестры: они смотрят, они слушают, они готовят любую реакцию, вычисляют все.

Ты этого хотел, дорогой? Он попал в ловушку. Она была права и ошибалась. Цель оправдывает средства? Но как он мог оправдать потерю Мурбеллы?

— Ты считаешь их аморальными? — спросил он.

Но она будто и не слышала:

— Всегда спрашивают себя, что теперь надо сказать, чтобы добиться желаемой реакции.

— Какой реакции? — Может она услышать его боль?

— Ты не узнаешь, пока не будет слишком поздно, — Она повернулась, взглянув на него — совсем как Чтимые Матре, — Знаешь, как они поймали меня?

Он не мог подавить осознания того, насколько жадно Сторожевые Псы набросятся на ее последующие слова.

— Меня подобрали на улице после чистки Чтимых Матре. Кажется, вся эта чистка затевалась лишь из-за меня. Моя мать была крайне красива, но для них слишком стара.

— Чистка? — Сторожевые Псы захотят, чтобы я спросил.

— Они проходили по местности, и там исчезали люди. Ни тел, ничего. Пропадали целые семьи. Объяснялось это наказанием за подготовку покушений на них.

— Сколько тебе было?

— Три… ну, четыре. Я играла с подружками на поляне под деревьями. И внезапно послышался громкий шум и крики. Мы спрятались в расселине за камнями.

Он был захвачен видением той драмы.

— Затряслась земля, — она ушла в воспоминания, — Взрывы. Потом стало тихо, и мы вылезли. Весь край, на котором стоял мой дом, превратился в воронку.

— И ты осиротела?

— Я помню своих родителей. Он был большим, крепким мужиком. А моя мать, видимо, работала где-то служанкой. Они носили форму на работе, и я помню ее в этой форме.

— Почему ты так уверена в смерти родителей?